Здесь можно бродить, как в лесу. Деревьев много, все разные, но общее одно — листва. То есть графика как вид изобразительного искусства. Если это считать концепцией, то она у третьей биеннале есть. С концепцией ли, без оной ли, но голова идет кругом от разнообразия идей и техник. «Нынешняя графика тяготеет к знаку», «усилился интерес к графическим техникам», «происходит апелляция к социальному ракурсу» — объяснения искусствоведов помогают сориентироваться, но в конце концов еще больше дезориентируют.
Можно наугад выбрать любой зал, путешествовать в нем, выискивать в нем тенденции. Ближе всего — московский. Ближе всего в нем — отвратительные физиономии телепузиков. Теперь не так уж актуально, зато узнаваемо. Композиции Александра Савко и Юрия Хоровского называются «Необыкновенный фашизм». Люди в форме расстреливают телемонстриков. Прощаться с ними приятно. «У нас в стране псевдодемократическая ситуация, — подтверждает куратор московской экспозиции Сергей Попов. — Здесь одно из ее проявлений: нам навязывают всевозможные образы без нашего согласия. Эта работа совпала с запретом куклы Барби в Саудовской Аравии, но в тот момент художники об этом не знали».
Другое проявление псевдодемократии: по соображениям предвыборной политкорректности в экспозицию не вошли работы Алексея Беляева–Гинтовта из серии «Традиционалисты и радикалы». Она состояла из усвоенных всеми газетных образов. Художник выполнял изображение оригинально: обмакивая руку в офсетную краску, наносил на бумагу отпечатки пальцев. Никаких абстракций: лица получались узнаваемые. В Москве серия демонстрировалась целиком, а на биеннале была принята лишь ее часть — изображенные на парче образы всем известных зданий. Видать, они безобиднее, чем люди. Автор «рисовал» их тоже с помощью отпечатков, но дополнительно применял сложную техническую обработку изображения.
На той же стене — фотокарточки вождя пролетариата. При более пристальном рассмотрении они оказываются замысловатыми рисунками тушью. «Не запоздал ли автор с выпадами соц–арта?» — недоумевают зрители. Сергей Попов начеку, не позволяет развиться заблуждению: «Художник Владимир Сальников берет четкие фотообразы, перерисовывает их на бумагу, привезенную из Непала, где проступает лик Будды. Обрабатывает в цифре. Ленин возникает в контексте с фигурами, которые исчезли из истории. Во времена соц–арта это было бы игрой, правилами которой было развенчивать и разоблачать. Не было в Москве художника, который не поплясал бы на костях старого строя. Но сегодня это — новый этап переосмысления истории. Как большинство его ровесников, Сальников начинал в 60–е годы с абстракции. Увлекался радикальным отрицанием всего советского. Теперь у него происходит переосмысление советской эстетики, но вне идеологического дискурса. В Москве у искусствоведов возник термин «Новая серьезность», которым обозначают возникшее направление в искусстве».
Привлекают усеянные звездами черно–белые листы Константина Батенкова под названием «Синхронное плавание». Идея родилась, когда в Курске он стал свидетелем демонстрации доблести местных войск. Доблесть, по мнению военных командиров, заключалась в искусстве выстраиваться в сложные фигуры. Как тут не вспомнить сюрреалистическое жизнеописание из романа Владимира Сорокина: «Поначалу его как новичка ставили в середины больших прочных букв Ж, Ш и Щ, потом, убедившись в точности его плавания, стали постепенно смещать к краям. Так, после двух лет он уже плавал ножкой Д или составлял хвостик у Щ. (...) Еще через год Ивану поручили плавание в тире и восклицательных знаках, а после нанесения почетной татуировки «пловец–агитатор высшей категории» доверили запятые».
Хочется увидеть на выставке не только знак, но и человека. И он возвращается в графику. Серия офортов Анны Тагун — единственные работы в московском зале, которые оказывают эмоциональное воздействие на любого зрителя, вне зависимости от его интеллектуального развития. Фотография начала прошлого века: мальчик и девочка. Юные, неискушенные лица. Отглаженные костюмчики. Художник показывает, какие стадии прошло это фото, как трансформировалось оно под воздействием времени. Ничего не осталось, кроме мутных, искаженных силуэтов. ХХ век прошелся катком по этим двоим, по их родным, по другим людям, по всему поколению... Что с нами стало? К чему мы пришли? Каким сделалось наше искусство?
В отремонтированном подвальном зале галереи установлен большой калейдоскоп, выполненный в стилистике самоделки. Перед ним на крюках из проволоки прикреплены диски, обклеенные белой и черной калькой. Ничего особенного. Но если, крутанув диск, посмотреть в калейдоскоп, то возникнет эффект стремительной езды.

Яна КОЛЕСИНСКАЯ