Путешествие дилетанта

Кто знает в Москве Орликов переулок? По крайней мере, сами москвичи не знают. Приезжие тем более. Между тем именно этот переулок, дом 3 мне было до зарезу необходимо найти, чтобы отбыть на автобусе с групповым туром в Европу.

Начало

Дурацкий совдеп! Можно прикинуться крутой еврофирмой, навешать потолков, наставить по офису кондиционеров и бронзовых купидонов, однако дело это не меняет — совдеп и есть совдеп. Ну скажите ради бога, кому пришло в голову назначать сбор группы в чужом незнакомом городе хрен знает в каком переулке в полдевятого утра? Чтобы успеть вовремя, гостиницу мне пришлось покинуть в шесть часов. Все, что я знал, — это рядом с метро «Красные ворота». Милиционер–лимитчик махнул в ответ палочкой от метро в одну сторону, такой же дворник показал метлой совсем в другую... словом, в начале девятого я был зол, взъерошен и все так же, на мой взгляд, бесконечно далек от Орликова переулка.
На счастье мое, у метро стоял молодой человек довольно–таки хиппового вида: кепочка фасона «Брюс Уиллис», деревянные бусы и кислотная оранжевая маечка.
— Вы не Орликов переулок ищете? — любезно обратился он ко мне невнятным североволжским говорком. — Вот здесь он, рядом. Идемте за мной, я по тому же маршруту еду: Польша, Бельгия и так далее.
В Москве любое проявление доброты и гуманизма воспринимается с настороженностью. Особенно после того, как тебя несколько раз перед этим пихнули в метро и послали по матушке. Посему к филантропическому юноше я отнесся угрюмо — еще заведет куда–то да отберет совместно с такими же дружками–хиппарями все, что нажито непосильным трудом. Тем более что багаж его для путешествия в загранку показался мне откровенно жидким. Но тот продолжал настаивать, в качестве доказательства предъявив помятую путевку, правда издалека. Терять мне было нечего — я поплелся за молодым человеком и вскоре увидел наш автобус — довольно–таки потрепанный годами и расстояниями черный с желтым немецкий «неоплан». Выждав для порядка минут пятьдесят пять и подобрав опоздавших, мы тронулись в путь.

Беларусь

Пропустим Московскую область, пропустим и Смоленскую. Поверьте, ничего интересного там мы не найдем. А вот Беларусь — страна загадочная, более того — сюрреалистическая. Мне она чем–то напомнила толкиеновский Мордор. Только вместо Саурона там батька Лукашенко. Помните, как Фродо добирался до Ородруина? Стоило смелому хоббиту попасть в страну орков, растительность стала чахлой и низкорослой, небо помутнело и покрылось пеплом, а все вокруг приобрело характер мрачный и пугающий. Низкие (таких в Сибири не увидишь), серые, как грязная вата, быстро ползущие тучи, не оставляющие солнечному лучу никакого шанса на выживание. Развороченная красная глина на обочинах, а в глине ковыряются мужички с грустно повисшими усами — делают ограждение для шоссе.
Сотни километров новенького унылого шоссе, почему–то не асфальтового, а бетонного (плиты как на взлетно–посадочной полосе, швы заделаны гудроном), нескончаемый сосновый лес, чередующийся с пустыми колхозными полями, периодические грузовые фуры из Польши в Россию... и все. Ни кафе. Ни гостиниц (хотя вру, каким–то чудом попалась одна или две). Ни телефонных будок. Ни бабулек, торгующих ягодой и грибами. Ни вообще людей (одинокий колхозник на телеге, встреченный недалеко от Минска, не в счет). Ни деревень. Подчеркивают этот сюр синие таблички вдоль дороги «Осторожно, туман!» и надписи, аккуратно выложенные по окружающим склонам из камешков трехметровыми буквами — «Берегите лес». Все вымерли? Или сбежали за бугор? Непонятно. Хотя первый вариант подтвердил позже мой родственник, ездивший в Белоруссию ко внуку на свадьбу — от тридцати дворов в его родной деревне остался только один. К счастью, поздно вечером тревожный пейзаж в духе Стивена Кинга естественным образом исчерпался, и мы встали на первый досмотр в Европу.

Польша

Знаете ли вы, что такое ночной переезд? О нет, если вы не испытали это на себе, вам этого и не понять. Ночной переезд — это когда некуда сложить одеревеневшие ноги (читатели ростом более 180 см, это относится в первую очередь к вам!), голова до утра безвольно болтается на спинке сиденья, а тело принимает по очереди вид то буквы «зю», то ижицы, а то, бывалоча, вообще сворачивается в какой–нибудь ипсилон. Милые читатели! Не клюйте на сладкие посулы туроператоров! Ибо речи их медоточивы, но язык раздвоен. Пусть это дешевле. Пусть из–за ночных переездов больше времени останется на осмотр городов. Пусть и пусть. Но собственное здоровье и позвоночник все–таки дороже. И еще. Так же настойчиво, как лет двадцать назад требовали отстоя пива, требуйте подробностей. Сколько часов вы будете в том или ином городе. В какое время прибывает автобус. Сколько сантиметров между рядами. И ежели сотрудники фирмы упорно молчат — бросайте такую фирму на фиг! Ей–богу. Но я отвлекся.
Пограничный пункт с белорусской стороны называется... правильно, Брест, с польской — Тересполь. В Тересполе мы и проторчали половину ночи, точнее — три с половиной часа. Сперва суровый пограничник прошел, заглядывая в наши загранпаспорта и сличая копии с оригиналом. В этот момент возникает дьявольское искушение вытянуть губы трубочкой, сморщить лицо в кулачок и страшно выпучить глаза, а потом посмотреть, что будет. Правда, когда вспоминаешь о наказании за такие проделки — автобус могут переставить в самый конец очереди и промурыжить еще часа три, искушение проходит само собой. Преувеличенно строгая полячка перебудила всю нашу группу, вытащила нас наружу, заставила достать багаж и выстроиться вдоль него. Затем прошла вдоль всей колонны, периодически задавая один и тот же вопрос: «Водка, цигареты?» Признаюсь, у меня появилось искушение номер два — ответить фразою из затасканного анекдота: «Спасибо, у меня свои». Впрочем, экскурсоводша перед этим предупредила, что у польских пограничников реакция на русский юмор может быть неадекватной... словом, рисковать я не стал.
Слава богу, наш нехитрый скарб особенных вопросов не вызвал, и нас пропустили в Речь Посполитую.
Какие первые впечатления? Поляки — нация щеголеватая. Пусть задняя стена дома не крашена бог знает сколько лет, а фасад изъязвлен обвалами штукатурки — зато окна непременно пластиковые, спутниковая антенна пытливо таращится в небо, а на подоконнике буйствуют розовые цветы. Справедливости ради скажу, что совсем уж плохоньких домов в Польше нет — во всяком случае, жалких дощатых лачуг а–ля Беларусь и Смоленская область я не увидел. Крепкие одно– и двухэтажные коттеджи ярких карамельных цветов, под лаковой черепичной крышей, новехонький трактор во дворе, у дома идеально ухоженный участок в несколько десятков соток (частная собственность на землю не отменялась в Польше даже во времена социализма) — такую типичную картинку можно наблюдать по всей стране, от белорусской границы до германской. Участки ничем не огорожены — видимо, такого понятия, как «урожай потырили бомжи», у наших бывших друзей по соцлагерю не существует.
Поляков наряду с венграми считают в Европе горькими пропойцами — во Франции даже бытует выражение «пить по–польски», то есть вечером, заперевшись дома, в одиночку и без закуски. Однако с утра пораньше, когда мы проезжали по городу, картина была оптимистичной: кто–то красит рамы, через десять метров перегружают картофель, там укатывают асфальт, здесь подвязывают яблони... и что поражает — никто не бежит с утра в оттянутых трикошках с помятой канистрой к ларьку. Вот, собственно, и весь секрет процветания Польши (по сравнению с Россией страна действительно процветает, стремительно догоняя Германию) — просто поляки не ищут национальную идею и не жалуются соседу, до чего довели демократы: они работают и работают. Евросоюз это ценит: проехавшись по Польше, видишь выросшие, как грибы, сияющие заводские корпуса мировых производителей — «Панасоник», «Филипс», «Фольксваген», «Киа», «Дэу», «Тошиба» и прочая. Инвестируют в республику, извиняюсь за выражение, словно бешеные тараканы.
Мало того, что в Польше люди элегантные — они еще и удивительно вежливые, причем вежливость эта какая–то изысканная, генетическая что ли. Привыкши после чтения Гоголя и Максима Горького к стереотипу «надменного ляха», я был приятно разочарован. К вежливости располагают и сами польские грамматические формы — там нет второго лица, они не говорят «ты» или «вы», а спрашивают в лице третьем, например: «Что пан пожелает?» Раз спросят, другой, а на третий себя начинаешь и впрямь ощущать самым настоящим паном. Такой преувеличенный политес у хмурого россиянина поначалу вызывает ощущение подвоха, но потом, чуть позже, втягиваешься и получаешь в этом соревновании любезностями настоящий кайф. «День добжий!» — радостно приветствует тебя полячка у магазинной стойки. «Добжий день! — радостно кричишь ты в ответ. — Едно кило виногрона, «Кока–колу» и едно кило помидорив!» — «Проше, пан, — сияет продавщица, будто ты скупил у нее весь магазин. — Дзесенць злотых пендзесят грошей. Пан мае злотые или евро?» «Злотые, — расплываешься ей в ответ. — Проше». И дальше нарастание улыбок идет крещендо, как у Остапа Бендера с Корейко, пока ты не заберешь пакет с покупками и не осчастливишь девушку финальным «джинькуе!» («спасибо»).
Насчет евро и злотых: видно, что народ вовсю готовится к вступлению в Евросоюз — в любой, даже самой захудалой, лавчонке принимают, кроме родных злотых, евро и доллары, и сдачу дают тоже в любой валюте. Настоящий потребительский рай для бедного россиянина — это не Франция, не Германия, не Бельгия, а именно Польша. Огромные пакеты вкуснейших мясных деликатесов, фасованные по килограмму–два–три (вся эта вкуснятина примерно по 10 — 12 злотых за кг), необыкновенные соки в огромных полуторалитровых тетрапаках (морковно–банановый, например, стоимость тетрапака 5 злотых), булочки, похожие на сладкие грезы, порции в кафе, способные накормить Илью Муромца... И все это — по копеечным, смешным, почти нелепым ценам — заставляет утрачивать чувство меры и покупать гораздо больше, чем ты в состоянии потребить. Заказываешь ты, предположим, блюдо с названием «Kurczak», то бишь цыпленка с рисом. Проходит минут десять, и ты не без внутреннего содрогания видишь этого самого «курчака» — половину целой бройлерной курицы, разрезанной повдоль, которая смирно покоится на кургане из риса плюс три салата, идущие бонусом. Вокруг такого блюда не только могут расположиться трое... они и пообедать тоже могут всем составом.
Хочу сразу извиниться за обилие гастрономических деталей. Сие не означает, что я повсюду в Европе устраивал лукулловы пиры, оставляя за собой груду немытой посуды и обглоданных костей. Просто три любимых вопроса россиянина — «Почем там пожрать?», «Сколько стоят джинсы?» и «Долго будешь долги после поездки отдавать?» Вот на два из них я честно и попытаюсь ответить.
Варшава показалась мне не слишком шикарным городом – чересчур много социального жилья вроде наших хрущевок. Хотя строятся и совершенно «отвязные» небоскребы этажей по шестьдесят, например офис польской авиакомпании LOT. Больше всего поразили светофоры, увитые цветами, и высокохудожественные граффити, которыми исписан весь город. Если у нас на заборе или стене можно увидеть чаще всего слово из трех букв, тут — настоящие полотна, шедевры андеграунда. Над одной такой картиной, по–моему, корпеть нужно часов двадцать рабочего времени. И вообще, в Европе относятся к своим недоделкам просто. Нужно реставрировать дом, а денег нет? Отреставрируем позже, а сейчас завесим рекламным плакатом или расцветим аэрозолью из разноцветных баллончиков. Поэтому на польскую столицу глядеть приятней, чем на нашу — жиреющая Москва, как огромный спрут, высасывает деньги из провинций, наливаясь выпитой кровью. Здесь же сперва поднимают деревню и маленькие города, а столица нехай подождет.
С большим вкусом сделана также наружная реклама. Поляки не немцы, у них нету (пока еще) денег на шикарные лайтбоксы и дорогой неон, поэтому баннеры свои они делают с особенным тщанием. Лаконично, выразительно, красиво. Напрасно я вертел головой, ища привычные безобразные щиты размером 3х6 — таковых просто не оказалось. Польская наружка расположена не ПОПЕРЕК дороги, а ВДОЛЬ. Баннеры гораздо скромней по размерам и аккуратно развешаны на заборах и оградах вдоль дороги. Едешь по автобану и словно рассматриваешь картинную минигалерею. Очень уютное впечатление. После обеда проехали Познань — судя по числу иностранных заводов, сборочный цех Польши — и встали у немецкой границы. Дальше — Германия, Шенген.

Германия

Фирменный знак сегодняшней Германии, практически ее символ — это ветряной двигатель. Огромные ветряки (с четырехэтажный дом), раскиданные через каждый километр то группками, то поодиночке, день и ночь вращают свои стальные лопасти медленно и тяжеловесно, как во сне или в фильме с замедленной съемкой. Немцы, похоже, уже исподволь готовятся ко временам, когда нефть и газ станут дефицитом, и меняют источники энергии на дармовые и экологически чистые. На экологии «боши» вообще помешаны: на улицах и автобанах не найдешь ни брошенного пакета, ни фантика, ни бутылки. На каждой автозаправке стоят три (!) бака для мусора с надписями: «Белое стекло», «Зеленое стекло» и «Коричневое стекло». Подойдя с пластиковой бутылкой, я был обескуражен: куда ее? Потом сунул куда придется — пускай разбираются.
Существует набор определений, характеризующих национальные черты народов. Итальянцы пылкие, англичане чопорные, финны — меланхолики, ирландцы — алкоголики. Немцев принято считать педантами, аккуратистами, занудами и все такое. Да, аккуратисты, да, педанты, да, фантика или бутылки пустой у них на улицах не увидишь, и лес какой–то синтетический — без птиц и насекомых. Но благодаря их занудности в малом им не приходится каждый год решать вопрос, отчего зима опять наступила внезапно, а в доме номер 5 вновь лопнула труба с кипятком. Даже сантехника немецкая занудная и экономная. На унитазе не одна ручка, как у нас, а две, назовем им для понятности... хе–хе... «Старт» и «Стоп». То есть сделал дело, вылил потребное количество воды и тут же даванул на «Стоп» — не дай бог, лишний литр перельешь. Тут же я увидел первые раковины с пробками. Добросовестно пытался приспособиться к ним, но так и не смог.
Восточная Германия — плоская, как стол. А вот Западная — крутая и холмистая, и если будете проезжать через Баварию, запаситесь «драминой», иначе укачает.
Головокружительная пропасть между Восточной и Западной Германией, существовавшая 15 лет назад, стала, разумеется, поменьше, но все еще очень заметна. Много говорится, что западные и восточные немцы после объединения друг друга недолюбливают. Западные зовут восточных «осси» и считают их чем–то вроде бедных родственников, неприспособленных к жизни. Восточные кличут западных «весси» и относятся к ним, как к надутым снобам. Доля правды есть и в том, и в другом, но контрасты разительны. У «осси» очень многие площади не возделаны и никак не используются, у «весси» такого просто не увидишь. А гостиницы в Германии просто замечательны! Независимо от количества звездочек вы найдете там мягчайшие постели и свежайшие полотенца, белейшие простыни и большой набор умывально–туалетных принадлежностей. Совсем не то в других странах...
Впрочем, Германию мы проскочили пулей, а останавливались только на обратном пути. Поэтому про Дрезден я расскажу уже в последнем выпуске «Путешествия».

Голландия
I
О cыре, девушках и тюльпанах


Везет все–таки европейцам! Задумал поехать куда–нибудь, например из Лиссабона в Зальцбург, и поехал себе. Ни загранпаспорта, ни визы, ни приглашений от родственников. Даже деньги, и те менять не надо. Никаких пограничных пунктов, только время от времени встречаешь пропускные терминалы, где собирают деньги за использование шоссе. О том, что ты пересек границу, свидетельствует только скромненький столбик с синей табличкой (ну там, «Netherlands» или «France» в окружении евросоюзовских звездочек), радиопередачи на другом языке плюс к этому смена сотового оператора на дисплее телефона.
Обычно вспоминают четыре символа Нидерландов: тюльпаны, мельницы, сыр и деревянные башмаки. Для тюльпанов был не сезон — мы прибыли в Голландию 22 сентября, день, который официально именуется «первым днем осени». Мельницы я видел только две — при въезде и выезде из страны. Деревянные башмаки... хм, трудно представить, что этот предмет туалета носят где–либо сейчас, даже в глухой провинции, но вот наивным туристам на сувенирной фабрике его втюхивают, это да. Сыр... был и сыр на той же фабрике, сырные головки важно круглились–лоснились на неструганых полках, привлекая туристов жирными слезящимися боками. Цены, однако, отпугивали: 15 евро за килограмм. О процессе приготовления сыра (с последующей дегустацией) нам рассказывала высокая белокурая голландская девушка в очках.
Вообще в Европе девушки довольно некрасивые, но Голландия — приятное исключение. Идешь про улице, три–четыре девчонки самые обычные, а пятая — настоящая фотомодель, хоть стой хоть падай. Рост под 180, талия как рюмочка, локоны до пояса... словом, супер! На велосипеде (Голландия, как известно, страна велосипедистов), с развевающимися по ветру волосами, такая красотка смотрится еще эффектней.
В отличие от своих соседей — немцев и бельгийцев — жители Нидерландов более–менее трекают по–английски. Это радует. Правда, с чудовищным акцентом. Вместо «с» везде произносят «ш». Например, «шэнк ю» или «чиш» вместо «чис» («сыр»). Звучит забавно, но иногда самые привычные слова узнаешь с трудом.

II
Бегство хиппи.
Жилые лодки.
Конопляный трамвай


Голландцы не любят евро. Болезненно восприняли его введение и до сих пор ценники вывешивают в гульденах. Равно как и французы — во франках. Наверно, правду сказал Задорнов: «они все тупые». Иначе бы не привыкали к новой валюте полтора года и больше. Им бы устроить наш обмен старых сторублевок на новые в течение трех дней, включая вчерашний... и посмотреть на то, как народ тусуется. Хотя не стоит — они с их хрупкой психикой могут и не пережить такое потрясение.
В Германии воздух какой–то синтетический. А вот едва въезжаешь в Голландию, в ноздри ударяет микс из селедочного аромата, запаха водорослей и мощного амбре коровьего навоза. Коровы живописно разбросаны вдоль всей загородной дороги и, что удивительно, все одного цвета — белые в коричневых пятнах. Не рыжие, не черные, не какие–то еще, а все вот именно такие. Голландская порода, однако.
Прямо перед Амстердамом хипповый молодой человек в кепке «Брюс Уиллис» внезапно вылез из своего закутка, взял микрофон из рук гида и произнес прочувствованную речь.
— Сегодня я принял решение коренным образом поменять свою жизнь, — слегка напирая на «о» и заметно волнуясь, начал оранжевомаечный неформал. — Я хочу остаться в Нидерландах и назад не вернусь. (Публика в автобусе негромко охнула.) Да, раньше я совершал не очень хорошие поступки... и, вообще, был самым негодным негодяем, но теперь буду совсем другим. У меня под Амстердамом живет дядя, я написал ему, что приеду, и он готов меня принять. (Тяжелый вздох.) Понимаете, я сирота, ни папы, ни мамы, в Вологде у меня только тетка, но она... ух какая стервозная женщина. (Понимающие улыбки пассажиров.) Надоело мне сидеть в моей Вологде и вкалывать за тысячу рублей в месяц. Так ни семью не создашь, ни денег не заработаешь. Лучше буду здесь ветеринаром — буду ухаживать за коровами на ферме у дяди. Ни за что бы к вам не обратился, — скромно потупился молодой человек, — если бы не деньги. У меня на сегодняшний момент осталось всего пять евро. Прошу вас, дайте кто сколько может (не хватало только фразы «Сами мы не местные»), чтобы заплатить штраф.
И молодой человек стянул с головы свою всеобъемлющую кепку — и по автобусу. Растроганный народ бросал кто евро, кто два, кто пять, и в несколько минут наш великий комбинатор набрал даже больше, чем нужно.
Сейчас поясню насчет штрафа. Еще в Москве наша гидша предупредила всех, что любой желающий, конечно, может остаться в Европе на срок действия визы, а может и вообще сбежать — дело, конечно, его личное, никто силой удерживать не будет. Но экскурсовод при этом обязан сообщить в полицию паспортные данные сбежавшего, после этого беглеца отлавливают, высылают за пределы Шенгена и пять последующих лет в эти пределы не пускают. Обязан, но может и не сообщать. Однако же, когда пересекаешь Шенген в обратном направлении, пограничники пересчитывают народ по головам и интересуются судьбой исчезнувших. И если сопровождающая группы говорит, что по каким–то причинам не успела заявить в полицию, с нее берут штраф — 50 евро за каждого человека. При этом про сбежавшего успешно забывают, и он после самостоятельного возвращения может снова спокойно ездить в Шенген. Поэтому смысл речи сводился к тому, что, дескать, сбегайте на здоровье, только оставьте 50 евро на штраф, и все в порядке.
В общем, молодой человек по имени Женя заплатил выкуп и плавно растворился в амстердамской толпе. Позднее оказалось, что у него там не дядя, а девушка, а может, и девушки никакой нет, и что отсидел он дважды, потому долго за границу не выпускали, и вообще человек он странный. Бог ему судья.
Ну вот и Амстердам. Красотища, е–мое! Каналы, море велосипедистов, пряничные домики в духе сказок про Гензель и Гретель. В отличие от Польши и Германии здесь масса «кофейного» и «шоколадного» населения — в основном уроженцы Индонезии и Суринама. Голландцы давно избавили их от своего колонизаторского присутствия, однако ностальгия по европейскому образу жизни замучила освобожденные народы, и они в массовом порядке ломанулись в Нидерланды.
Одно из самых ярких впечатлений Амстердама — жилые лодки. Представьте себе баржи или понтоны (не знаю, как лучше назвать), прикованные цепями к набережной и покачиваемые волнами от проходящих катеров. На этих баржах выстроены одноэтажные барачки, а в них живут люди. Вид постройки простоватый, типа сараюшки, но тем не менее с пластиковыми окнами, с Интернетом, спутниковыми антеннами и всеми делами типа канализации. Канализация, кстати, выходит прямо в канал, бе–е–е... Представляете, в чем там катера плавают? Жилые лодки появились примерно лет 50 назад, во времена жилищного кризиса, а теперь это стало вроде бы как модно и стильно, и лодка такая стоит не меньше, чем городская квартира со всеми удобствами. Теперь там оттягиваются богатые чудаки со всего мира: едешь по каналу и видишь над лодками–квартирами английские, австралийские и прочие флаги. Штор нет, жалюзи нет — любуйся на панораму того, что происходит внутри. Один пьет кофе, другой смотрит телевизор, третий в Интернете чатится... зрелище незатейливое, а гляди–ка ты, увлекательное!
В Амстердаме, уж не сочтите за рекламу, культ пива Heineken. Куда ни взглянешь — везде оно, на любом плакате. А одно из культовых мест города — музей пива Heineken experience museum. (В Бельгии, кстати, такое же сумасшествие со Stella Artois.) Ну а еще Амстердам — это, конечно же, «квартал красных фонарей» (на самом деле это, скорее, улица с названием Wallen) и легализованная марихуана. Конопляный пятилистник изображен и на туристских сувенирах — майках, чашках. Видел даже целый трамвай, расписанный конопляными кустами. Ей–богу, не вру!
Голландцы — народ симпатичный, но вот язык у них просто из рук вон. Возьмите обычный немецкий и от души добавьте туда разнообразных скрежещущих, гыркающих и отхаркивающих звуков — вот вам и голландский язык. Такое впечатление, что они все время прочищают горло.
Когда покидаешь Голландию, их радиопередачи плавно меняются на фламандские — они звучат не в пример приятней.
Все, не могу больше писать про Амстердам. Грустно и назад хочется.
Давайте лучше про Бельгию. Но в следующем номере.

Бельгия
I
И ещё раз про ментальность.
Антверпен – город мусора и алмазов.


Российского туриста в Европе опознать легко. Заметен он столь же явственно, как муха на взбитых сливках, из-за своей хмурости и хронического испуга. Кто подозревает меня в сгущении красок, пусть утром проедется в новосибирском метро. Встречаются, конечно, и жизнерадостные лица, но в основном выражение физиономий напоминает посмертную маску. Мотивированный страх и немотивированная агрессия в глазах исказили лицо россиянина до кроличьей затравленности. Он всегда готов огрызнуться, замахнуться, ударить, укусить или еще чего похуже. Улыбка встречается с недоверчивостью, дружелюбный тон – с подозрением. Это чего вы, гады, замышляете? Провокацию? Нас на ухмылку не купишь! Геть отсюда! И так далее.

Но это ладно - это в России. А вот вроде выехал в цивилизованную Европу, так можно уже не бояться ничего. Рилэкс, парень! Нет же, ничуть. Боится всего и вся. А вдруг не хватит валюты? А если даже ее хватит, то потрачу глупо и не на то. А вдруг отстанем от экскурсовода и останемся здесь насовсем? А вдруг автобус сломается, упадет в кювет, и к тому же его захватят террористы, и все это одновременно?

Интурист, если уж едет отдыхать, так отдыхает. В светлой наглаженной рубашечке апаш, белых брючках он восторженно вертит головой (эта глуповатая восторженность – вообще отличительная черта европейцев), беспричинно лыбится и щелкает на фотоаппарат все, что шевелится и стоит смирно. Из вещей в руках ничего - может быть, только зонтик на случай плохой погоды. Наш же турист вылезает из автобуса, щурясь и расправляя затекшие члены, с видом «весь мир идет на меня войной». На нем мятые черные штаны из разряда «выстирать и выбросить», серая от времени майка с остатками утренней трапезы на груди и тапочки-вьетнамки, из которых с любопытством взирают на окружающее большие пальцы ног. Как кенгуру, он навьючен сумками и пакетами на случай возможных распродаж.
"Опаньки! – кричит какой-нибудь заводила из группы. – Глядите! Носки всего по 50 евроцентов! А рубашки всего по четыре евро!" И несчастный магазинчик подвергается набегу туристической орды. Остаток дня, как правило, посвящен обсуждению того, кто сколько сэкономил.

Дороги в Бельгии считаются самыми благоустроенными в Европе. Только ЗДЕСЬ автобаны освещены ВСЮ ночь и на ВСЕМ протяжении. Используя свое положение европейского перекрестка, бельгийцы очень хорошо зарабатывают на туристах и транзитниках: магазины, ювелирные лавки, отели, кафе - все нацелено на приезжих.

Говорят, бельгийцев считают в Европе кем-то вроде наших чукчей: они неторопливы и слегка заторможены. Не знаю, правда ли это, но страна действительно очень тихая, патриархальная, спокойная, и единственная проблема здесь – это вялотекущая перепалка между северной Бельгией (Фландрия) и Бельгией южной (Валлония). Более богатая и промышленно развитая Фландрия хочет отсоединиться от южан или вообще даже «сдаться» Голландии, но дальше разговоров дело так и не идет. Бельгийцы - жуткие домоседы. Вторая наша ночевка проходила в городе Антверпен, в гостинице, названной ясно, просто и без лишней вычурности – Hotel Tourist. Так вот, в город мы въехали часам к десяти вечера. Ярко освещенные улицы и буквально залитые светом витрины магазинов, многие из которых еще работали, - и ни-ко-го. Антверпенцы мирно посапывают в своих кроватках: ходить по гостям или тусоваться на улицах здесь немодно. Впрочем, пустота эта не такая пугающая, как в Беларуси. Немногочисленные антверпенцы - любители вечерних развлечений – сидели в кафе и посасывали традиционную Stella Artois. Завидев наш одинокий автобус и российские носы, сплющенные стеклом, бельгийцы радостно подняли кружки и стали делать пригласительные жесты: дескать, давайте пивка с нами! Мы пожали плечами: с удовольствием бы, но…

Несколько веков назад Антверпен был очень даже продвинутым городишком. Точнее говоря, это был самый богатый город в Европе, да и не хлебом единым они жили – в таком небольшом населенном пункте, вроде нашего Петрозаводска, одновременно проживали почти все так называемые мастера “голландской школы” – ну там, Рубенс со своей Еленой Фаурмент, Тенирс, Ван Дейк, Йорданс, Брейгель, Снейдерс и так далее. Совсем нехилая команда, выражаясь языком современных тинейджеров. И, наверное, так же ходили на свою торговую площадь продавать картины, как наши живописцы сейчас торгуют в метро.
Воображением рисуется такой диалог начала XVII века. Вечереет. Навьюченные холстами художники грустно плетутся домой.

- Ну что, брат Тенирс, продал «Обезьян на кухне»?
- Нет, дружище Ван Дейк, - не берут. Кризис жанра! Покрутился тут один купчишка, приценивался, я уже за 45 монет ему отдавал, а он, сволочь, тридцать дает, а больше ни в какую! Елы-палы, я на одну краску больше денег извел! Рама опять же золоченая, из ценных пород дерева. Одни убытки, епрст! Ох, чувствую, моя выволочку дома даст!
- Да не расстраивайся, я тоже «Отдых на пути в Египет» второй месяц таскаю. Фигня - пошли лучше выпьем.

Хотя, наверно, все было и не так, все эти товарищи имели крупные заказы от богатеев и до такого не унижались. Разве что в начале карьеры.

Hotel Tourist отличался тем, что в трехрожковой люстре два рожка не горели, у шкафа-купе отвалилась дверца, а душ плевался водою страшным образом. Одеяла же и подушки самым живым образом напомнили мне солдатскую казарму. Ладно, видали и похуже, утром все равно уезжать.

Утро. Антверпенцы идут кто в школу, кто на работу. М-да-а, колоритный город. Я и не подозревал, что в сердце Европы может быть такая грязюка. Мусоропроводов в домах нет, жители стаскивают бумажные мешки со всяким хламом и картонные коробки, а машины это периодически увозят. Транспортируют, похоже, довольно небрежно, потому как шлейф из мусора тянется по всей улице. Впрочем, полное представление можете получить по фото.
Огромное число ортодоксальных евреев повсюду: в каком-то веке они попросили здесь убежища после преследований то ли испанской, то ли португальской короны. Едет такой маленький хасид, от горшка два вершка, верхом на велосипеде на занятия в традиционной шляпе и черном лапсердаке, пейсы развеваются – забавная картина.

При всем при этом Антверпен – крупнейший центр обработки алмазов, здесь сосредоточено то ли 70, то ли 80 процентов мировой индустрии. В общем, есть что посмотреть. Но как всегда – цейтнот. Через пару часов мы были уже в Брюсселе.

II
А всё-таки он писает!
Искушение вафлями


Кто составляет программы туристических маршрутов, я не знаю. Во всяком случае, человек это своеобразный и со странными вкусами: Брюссель - один из красивейших городов Европы - во всех этих программах находится на положении пасынка, и осмотру его обычно посвящается полтора-два часа (ну три – это в редком случае). Так что пребывание в Брюсселе обернулось веселым полумарафоном от площади Гран-Пляс до Писающего мальчика. «Быстрей, быстрей, - подбадривала гидша. – Времени мало - ускорьтесь, фотографировать некогда!» Хорошо, хоть отстающих не добивали. «Писающий мальчик» по-французски будет «Меннекен-Пис», а если переводить уж совсем буквально - «писающая фигурка». В Бельгии он растиражирован везде – на майках и авторучках, на кружках, картинках, календарях. Между прочим, большинство экскурсоводов обходят вниманием историю этого культового пацана, и наша гидша тоже не стала исключением. Его родословную я вычитал уже дома, в Новосибирске, из путеводителя. Оказывается, некий богатый горожанин во время народного гуляния потерял своего сына и разыскивал его пять дней. На исходе пятого дня мальчик нашелся – он стоял на углу Банной улицы (rue de l’Etuve) и занимался тем, чем, собственно, и занимается до сих пор, а именно безостановочно прудил с видом лукавого херувимчика.

Кстати, «Меннекен-Писа», смешно сказать, я чуть было не пропустил. Это случилось, когда гидша выстроила нас в очередь за знаменитыми брюссельскими вафлями. Брюссельская вафля - это вам не примитивное лимонное изделие с безвкусной начинкой производства бердского хлебокомбината, а настоящее архитектурное произведение в несколько этажей, где на нежнейшем и сладчайшем песочном фундаменте толщиною в палец громоздятся свежие ягоды клубники и ломтики банана. Фруктовое подножие увенчано целым эверестом взбитых сливок, а сверху на клубнично-бананово-сливочное великолепие сползает целый глетчер горячего шоколада. Чтобы основательно поковыряться в этом кондитерском чуде, выдается пластмассовая ложечка и пластмассовая вилочка. Вафля выпекается прямо при тебе (как все это пахнет в процессе приготовления, мон дье!) и вручается с полупоклоном за три евро.

Ну так вот! Я совершенно ушел в сторону от Писающего мальчика. Пока я терпеливо выжидал свою вафлю, смотрю: остальные члены нашей тургруппы уже бредут назад к автобусу. «Позвольте, - возмутился я, - а как же осмотр пресловутой статуэтки?» Мои попутчики неопределенно махнули рукой – вон, дескать, дойдешь до того угла, а там увидишь. Я побежал, бросив и вафлю, и очередь, в указанном направлении. Честно говоря, уже приготовился увидеть нечто монументальное – грандиозный постамент, на котором гордо высится отрок метра в полтора, практически не мальчик, но муж. И струя из него, на мой взгляд, должна бить соответствующая, что-то вроде извержения пожарного шланга.
Ничего такого, перекресток был пуст. Ни мальчика, ни струи. «Неужели обдернулся?» - засомневался я и обратился за помощью к двум курчавым аборигенам.

"Э-э… мнэ… как это… короче, хэар из писсинг бой?" – мобилизовал я свои скромные англоязычные ресурсы. Аборигены тупо уставились сперва на меня, потом друг на друга и синхронно развели руками. "Да елы-палы, что ж с вами делать-то? – начал я терять терпение. – А-а… как оно … мэннекен-пис?" Услышав родное слово, брюссельцы радостно замахали рукой куда-то позади меня. Я обернулся: ага, вот он. Меннекен-пис собственной персоной.
И только-то? Махонький пьедестальчик, аккуратно обнесенный решеткой, – видать, чтобы кто попало вдруг мальца не обидел, – притулился к углу жилого дома. Крохотный карапуз ростиком как расстояние от мизинца растопыренной руки до большого пальца. А уж писюн совсем словно стручок гороха высохший, и струйка из него так… юмористическая. С чувством некоего надувательства я покинул Писающего мальчика.

III
Море цветов


Больших фанатиков-цветоводов, чем брюссельцы, я нигде в Европе не видел. Чтобы представить Брюссель, надо мысленно разукрасить цветами – розовыми, синими, белыми, желтыми – нашу площадь Маркса, площадь Станиславского, площадь Труда, да и все остальные площади. Но и тогда вы получите лишь отдаленное представление. А на центральной площади Гран-Пляс летом устраивают цветочный ковер размером что-то около одного гектара.

Здания почти все колюче-кружевные, готического стиля и жутко старинные. Однако простенькие панельки вполне спокойно соседствуют с ними и не вызывают особого зрительного диссонанса.

Остался один, последний, переезд – триста километров, и мы будем в Париже.

Франция. День первый
I
Завтрак туриста. «О-ла-ла!» - наш ответ Ле Пену


Тут меня недавно обвинили в глубоком провинциализме. Дескать, Сережа, пишешь ты так, будто приехал с дремучей периферии. Германия — «ох!», Германия — «ах!», Голландия то, Голландия се. Позвольте не согласиться и согласиться одновременно. Во–первых, мы пока и есть дремучая периферия. Чувствую себя псом и лиходеем при написании этих строк, но это так, взглянем истине в глаза. А во–вторых, провинциальность как раз не в этом! Она в том, чтобы снисходительно замечать: не такая уже и большая она, эта Эйфелева башня, наша телевышка повыше будет. Да и Нотр–Дам пожиже Вознесенского собора на вид. А уж эта ихняя Сена — вовсе смех один. И вообще, все это красивый фасад, а внутри гниль и разложение. Да–да, многие до сих пор так и рассуждают, у них за последние 20 лет ничего в голове не сдвинулось.
Эх, неправильно я собирался в дорогу! Будь это снова, я бы все переиначил. Многие вещи, рекомендуемые инструкцией, я зря протаскал по всей Европе. Термос, например. Ну на кой он сдался, если в автобусе и так титан с горячей водой? И вот еще. Слушайте и запоминайте. Или записывайте, у кого память плохая. НЕ БЕРИТЕ С СОБОЙ МНОГО ТРЯПОК! ВЫ КУПИТЕ ИХ В ПАРИЖЕ ВТРОЕ ДЕШЕВЛЕ! А вот еды — от шпрот до лапши «Доширак» — можете набирать сколько угодно. Иначе на одних круассанах разоритесь.
Тем более, что французский завтрак, так называемый континентальный, — это что–то особенное. Привыкший от души потрескать в Польше, Германии и Бельгии, наш турист взирает на него озадаченно. «Как, вот эта чашка кофе, миниатюрный круассан, десятиграммовая ванночка с апельсиновым джемом и брикетик масла размером со школьный ластик — это все? Вы не шутите? Наверное, это только разминка? А вскоре будет здоровенный бифштекс с подошву от сапога и тазик с салатом?» — «Нет, мсье, это все. Вуаля!» — «Ну, знаете... мне этого мало» — «Мало? Тогда налейте еще кофе». После такого завтрака выходишь на улицу пошатываясь. Пребывание в Париже запомнилось двумя ощущениями: всегда голодный и вечно куда–то опаздывающий. А так как русский человек везде сэкономит, пытаешься поесть как можно дешевле. Хватаешь что–то на ходу, например бутерброд с ветчиной (sandwich jambon), чашечку кофе, платишь за все это 6,30 (3,50+2,80), потом оказывается, что слой ветчины имеет толщину папиросной бумаги, и через десять минут от «жамбона» не остается даже воспоминания. Неудовлетворенный, покупаешь какую–нибудь жареную кукурузу, затем пирожное, к нему бутылку кока–колы... в итоге к вечеру обнаруживаешь у себя изжогу и пустой кошелек.
Все путеводители по Парижу усердно советуют заглянуть в тот или иной кабачок — попробовать недорогое «бордо» или там «совиньон», или не знаю что еще. Я делать этого не стал: во–первых, воздух Парижа пьянит почище любого вина. Во–вторых, когда у тебя в распоряжении всего два с половиной дня, жалко тратить время на примитивное просиживание в кафе.
Приехали мы в самый обычный будний день, кажется в среду, но с утра меня не оставляло странное ощущение, что проходит народное гулянье. Жизнерадостные лица, множество влюбленных парочек, разношерстная публика, в том числе довольно экзотическая — в фесках, расшитых золотом, в малиновых и зеленых бурнусах, беззаботным образом пересекающая улицы помимо правил дорожного движения. Все это создает совершенно непривычную и необычную атмосферу. Беззаботность! Вот ключевое слово для понимания французского характера. (Причем не стоит путать их беззаботность с нашим пофигизмом и разгильдяйством.) Беззаботность, граничащая с фанфаронством, благодаря которому и родились такие знаменитые, немыслимые в другом народе, фразы, как «Государство — это я» и «Дрожание моей левой икры есть великий признак». Беззаботность проявляется и в поведении смотрителя на Эйфелевой башне, который, улыбаясь, говорит: «Open the bag», а когда сумка открыта, отворачивается и начисто теряет интерес к ее содержимому. И в обустройстве магазинчиков, где образцы товара выставлены в больших металлических корзинах прямо на улице (выбрал — зашел внутрь — рассчитался на кассе). А коли выбрал и не зашел, так и не рассчитался. И в отношении к приезжим: «Что? По статистике в Париже каждый третий чернокожий? О–ла–ла!» И немного поразмыслив: «Ладно, пусть селятся — места–то всем хватит!» А негров действительно невероятное количество. Когда мы въезжали в Париж с северной окраины (сразу попав в пробку на сорок минут) и первый встреченный нами парижанин оказался гуталиновой масти, нас это позабавило. Когда число встреченных подряд негров перевалило за десяток, народ в автобусе стал недоумевать. А когда перешло за сотню, тут все серьезно заволновались: не попали ли мы по ошибке в какой–нибудь другой город, например в Аддис–Абебу?
В общем, сегодня Париж напоминает скорее филиал Камеруна. Ты заходишь в магазин — негр отпускает тебе открытки, в кафе его брат–близнец готовит для тебя омлет, в отеле колоритная негритянка, похожая на маму Чоли из сериала, перестилает твою постель, а рядом с Нотр–Дамом негры всучивают грошовые китайские сувениры. Самое смешное, что русских они распознают мгновенно. По крайней мере, когда я молча проходил мимо с японской видеокамерой, в норвежской куртке и майке с надписью «Belgium», негры, каким–то шестым чувством угадав русака, ринулись за мной, потрясая разнообразным пластмассовым дрянцом и крича: «Маладой чэлавек, пастой! Садаром, садаром атдаем!» Ну как на нашем Центральном рынке, чесслово! Ради справедливости скажу, что кроме негров, есть еще тысячи арабов, турков, китайцев, пакистанцев, индусов, вьетнамцев, иранцев и многих других.
Некоторое время назад в слоеном сэндвиче теленовостей, который мы торопливо глотаем по утрам, запивая кофе, мелькала новость о втором туре президентских выборов во Франции. Ныне действующий Жак Ширак боролся тогда против ультраправого националиста Ле Пена. Персонаж этот — аналог нашего Жириновского и ветеран французской политической арены (помню даже стихи из «Крокодила» семидесятых годов: «Остерегайтесь, с уст Ле Пена течет коричневая пена»). И все тридцать лет выступает под лозунгом: «Цветных — поганой метлой вон из Франции!» Несмотря на опаску Евросоюза — дескать, новый Гитлер рвется к власти — Ле Пен продул в финале с позорным счетом, что–то вроде 18:79. Казалось бы, почему? Ведь приезжие из Африки и Азии — действительно серьезная проблема: это и растущий криминал, и наркомания, и грязь на улицах, и СПИД, и многое другое. Мне кажется, причина вот в чем. Наверняка первым импульсом многих парижан было проголосовать против цветных, но потом они спохватились и подумали: «О–ла–ла! Ну хорошо, прогоним мы негров, а кто будет готовить нам омлет, варить кофе и чистить ботинки? Мы сами? Да ни в жизнь!» А еще, похоже, секрет в том, что, занимая негров (пардон за каламбур) «черной» работой за совсем небольшие деньги, государство получает возможность создать достойный уровень жизни населению коренному. Если раньше французы эксплуатировали свои колонии в явном виде, то теперь продолжают делать то же самое, но в неявном.

II
Сумасшедший дом на колёсах. Парижские окна


Планировка Парижа своеобразна. Если у нас улицы пересекаются, за некоторыми исключениями, под прямым углом, то во Франции все не так. Большинство перекрестков и площадей имеют форму многолучевой звезды, в том числе самая знаменитая парижская площадь — пляс де л’Этуаль («этуаль» так и переводится — «звезда»), она же площадь де Голля. Оба названия официальные, хотя одно более старое. Сами парижане привыкли, а туристам путаница. По–моему, действительно неудобно. Представьте, что наша площадь Ленина была бы еще заодно... ну, какой–нибудь Солидарности, и на одной схеме обозначена так, а на другой — этак. На пляс де л’Этуаль находится Триумфальная арка, а от нее во все стороны расходятся двенадцать улиц–лучей. Представляете, что здесь творится в смысле автодвижения? Каждый прет в любую удобную ему сторону сугубо по вдохновению, и мешанина из бешено сигналящих машин напоминает маленький механизированный ад или какой–то бедлам. Кстати, площадь Звезды — единственное место в столице, на которое не распространяется действие автомобильной страховки. Потому как просто денег не напасешься. А еще эта площадь — престижный центр Парижа. Чем ближе к Триумфальной арке, тем дороже и шикарнее магазины, офисы и квартиры. Говорят, квартира на площади Звезды может стоить миллион евро. Впрочем, нас, сибиряков, бешеными ценами на недвижимость не удивишь. Ни купить здесь жилье, ни снять обычному парижанину не по карману: средняя зарплата в столице довольно скромна по европейским меркам — всего лишь 1900 евро. Если учесть, что хороший обед обойдется в 12 — 15, а то и в 20 евро, булка хлеба стоит 4,55, бензин — 1,05 за литр, а проезд на метро — 1,30, то получается не так уж много. По покупательской способности — эквивалентно нашим 15 тысячам, я думаю.
Вообще построение Парижа, если так можно выразиться, радиально–кольцевое. Широкие магистральные улицы называются бульварами, маленькие улочки, их пересекающие, — рю. Мы поселились на Монмартре (в Париже образца 2003 года это уже не район художников, а скорее «цветная» северо–восточная окраина), на rue Myrha, 86. Рю Мира — это ответвление от большой улицы boulevard Barbes, ведущей прямо в центр, к острову Ситэ и собору Парижской Богоматери. Расстояние — километра четыре. Можно доехать на метро, но лучше дойти пешком, глазея по сторонам, заходя в магазинчики, кафе и прочие заведения: так вы быстрей познакомитесь с Парижем.
Если мысленно убрать с плана Парижа, как сейчас модно говорить, визуальные стопперы — Эйфелеву башню, Нотр–Дам, Оперу Гарнье, Люксорский обелиск, то город получится достаточно однообразным. Дело в том, что большая его часть застраивалась в одно и то же время и по одним и тем же правилам: дома должны быть не более восьми этажей, в них должна наличествовать мансарда и прочее. Отдельного разговора заслуживают парижские окна — очень высокие и очень узкие. В отличие от наших начинаются они прямо откуда–то от пола и скорее напоминают балконные двери. На ночь окна закрываются щелястыми ставнями со встроенными жалюзи. Сами балконы огорожены невысокими — чуть выше колен — решетками и опоясывают дома чугунными кружевами по периметру. Поэтому теоретически можно по балкону сходить в гости к соседям, но только в своем подъезде: между подъездами стоят кружевные же ограничители.
Мы жили в Hotel Nouvel на Монмартре, на пятом этаже. Сервис — чуть получше Бельгии, но гораздо хуже Германии. Основное неудобство — нет лифта, и на пятый этаж по скрипучим ступенькам приходилось забираться пешком. Да, и совершенно удивительная слышимость. Не знаю, из чего были сделаны стены, но мне сразу вспомнилось знаменитое общежитие имени монаха Бертольда Шварца. Готовясь ко сну, ты в деталях слышишь, как сосед по гостинице сперва принимает душ, затем чистит зубы, укладывается в постель, потом переворачивается, храпит или еще чего похуже.
Перед сном, в первом часу ночи, я прогулялся по Монмартру, распугав с полдесятка случайных негров, и вернулся в гостиницу. На этом первый день в Париже был закончен.

I
Пешеходов надо любить по-французски. Ком бьян се ла купиль?


Когда проходит первый шок от Франции — ценовой, вас ожидают шок второй и третий. Но уже приятные.
Сперва от автомобилистов. Нелегко привыкнуть, когда владелец шикарного лимузина с размаху бьет по тормозам, не доезжая до тебя метров десять, и останавливается как вкопанный. Причем независимо от того, идешь ты на красный свет или на зеленый. Первый раз я был просто перепуган — с каких это он пирожков? В третий или четвертый стал относиться как к должному — все–таки к хорошему быстро привыкаешь. А уже к концу дня просто киваешь и проходишь, чувствуя, как твой пешеходный приоритет сияет над головой незримым нимбом.
Бывали даже смешные, на мой взгляд, ситуации. Например, легкомысленный французик энергично несется через дорогу на запретный сигнал светофора. Естессно, идущий наперерез автомобиль еле–еле успевает остановиться. Представляете реакцию водилы в нашей стране и какое выражение будет у него самым мягким?! Здесь же все в зеркальном отражении. Пеший француз налетел на автомобилиста с криком «Миль тоннэр!» («Черт побери!»). Типа ты чего себе позволяешь? Забавно было наблюдать, как водитель испуганно ежится у себя в салоне и повторяет: «Пардон, месье, пардон».
Еще одно сильное впечатление — это, конечно, от магазинов. Помнится, в прошлой статье я упоминал про радиально–кольцевое строение французской столицы: по мере продвижения от периферии к центру квартиры, рестораны, магазины — все становится шикарней и дороже. Китайские лавчонки с намалеванными от руки объявлениями о головокружительных распродажах — верный признак окраины, здесь же кучкуются и знаменитые супермаркеты скидок TATI. Огромные деревянные столы, на которых навалом, будто в нашем секонд–хэнде, лежат груды джинсов — «все по 9,99», или кипы рубашек, или сваленные как попало куртки, действуют магнетически. Раз–два — и ты уже, сам того не замечая, присоединяешься к группе кладоискателей: ага, где–то здесь был в аккурат мой размерчик. А эта вещица здесь вдвое дешевле, чем в Новосибирске. Набираешь еще и еще... а потом спохватываешься — ведь все, что продается за копейки, на самом деле никуда не годное китайское барахло, шитое гнилыми нитками. Ну на кой оно? Такого добра я и в Новосибирске отродясь не покупал. Еще немного покрутив головою, к стыду своему обнаруживаешь, что приличной публики здесь нет: в дешевом тряпье роются сплошь негры, да люмпены, да совсем ветхие пенсионеры под восемьдесят — то бишь люди с доходами ниже плинтуса. Элементарная брезгливость берет верх, и ты удаляешься, ощущая себя маленькой и бедной, но о–о–очень гордой птичкой.
Так вот, независимо от ранга магазина и класса выставленных в нем товаров обслуживание совершенно удивительное. Чувствуется, что культура торговли вырабатывалась здесь веками. Заходишь ты в здоровенный торговый зал, метров эдак двести квадратных, и тут же к тебе со всех ног бросается продавщица, будто ты самый желанный посетитель и даже будто возлюбленный ее. Бросается не для того, чтобы что–то навязать, а просто поприветствовать. «Бонжууур!» — не то выпевает, не то мурлыкает она, улыбается и ненавязчиво отходит в сторонку. И все! Не привязывается с требованием посмотреть «новую коллекцию», не лезет с непрошеными советами «Ах, посмотрите этот галстук, он так подходит к вашим носкам», а просто стоит в уголке и ждет, когда потребуется ее помощь. Ты можешь целый час копаться у прилавка, перебрать весь ассортимент и ничего не купить — и все равно тебя проводят лучезарной улыбкой и очаровательным «О’вуар!». Работники отечественной торговли, берите на заметку! В такой магазин хочется вернуться еще и еще.
Путешествовать по парижским магазинам совсем нетрудно. Нужно только выучить слова «Же вудрэ» («Я хочу») и ткнуть пальцем в нужный предмет. Неплохо помогает также выражение «Ком бьян се ла кутиль?» («Сколько это стоит?»). Ответ продавец обычно пишет на калькуляторе и сует тебе под нос. В кафе не будет лишним оборот «Лядисьон, сильвупле» («Счет, пожалуйста»). Все остальное — в русско–французском разговорнике.
После Варшавы и Берлина, Амстердама и Брюсселя совсем удивительно было столкнуться здесь с самыми настоящими бомжами — клошарами. Впрочем, эти клошары своеобразны и очень живописны, хоть сейчас впору позировать Тулуз–Лотреку. Ну вот представьте: хихикающий старикашка с седыми кудрями и в невообразимой шляпе типа «воронье гнездо», в длинном пальто чуть ли не на голое тело, во рту у него ровно один зуб, сидит на тротуаре в обнимку с недопитой бутылью чего–то алкогольного и излучает веселую безумную энергию. Нигде больше бомжи так не оптимистичны — есть глоток абсента, есть обкусанный багет, подобранный на столике cafe brasserie, и... что еще человеку надо?!

II
Сибирский тесей и парижская ариадна. Tour D’ Eiffel


О, парижское метро — это отдельная песня с припевом. Те, кто первый раз там побывал, говорят, что такую путаницу мог придумать только сумасшедший. Возможно. Имя этого сумасшедшего — Фульжанс Бьенвеню, инженер, построивший самые первые станции 103 года назад. Теперь же в парижском метро почти триста станций. При этом часть линий тянется за город, то есть поезд выходит наружу и идет дальше как обыкновенная электричка — такая штуковина называется RER. Но если хочешь ехать по RER, покупай билетик уже не за 1,30 евро, а за шесть. Есть точки, где пересекаются сразу три–четыре линии, — как переходить с одной на другую, без бутылки не разберешься. Остановки в пути не объявляют — ты должен сам выглядывать в окошко и смотреть, где что обозначено. Добавим к этому надписи исключительно на французском языке и упорное нежелание парижан учить любое наречие, кроме собственного, — и ты поневоле кажешься себе каким–то Тесеем в большом подземном лабиринте.
Но любому Тесею всегда приходит на выручку Ариадна. Моя была невысокого роста, в стоптанных кроссовках и юбке прямо поверх джинсов, с мальчиковой стрижкой и скрипичным футляром в руке. Увидев мои манипуляции с картой парижской подземки, Ариадна подошла и ничтоже сумняшеся спросила: что, мол, месье ищет? Из французского языка в первую очередь мне всегда приходят две фразы: «Же не манж па сис жур» и «Вуле ву куше авек муа?» Здесь же ни первая, ни тем паче вторая решительно не подходили. После некоторых размышлений мне удалось выдавить: «Же шерше метро Шато–Руж».
— О, Шато Руж! — и изящный пальчик профессиональной музыкантши заскользил по карте, спотыкаясь и описывая приблизительные восьмерки. — А месье откуда?
— Ля рюс, Сибир, компрене ву?
— О–ла–ла, Сибир! (Восхищенно.)
Станция метро «Шато–Руж» и транспортная проблема были тут же забыты, и вопросы посыпались как горох. Жу ма пель Сандра, а вас как зовут? Же сюи ла виолонист, скрипачка, а вы кто? Мне 27 лет, а вам? До сих пор не пойму, на каком языке мы разговаривали, — она ни в зуб ногой по–английски, мои же познания во французском приблизительно как у мороженой трески. Но самое главное — поняли ведь друг друга! К концу диалога мне уже было известно, что Сандра не замужем, — она красноречивым жестом показала, что безнадежное это дело, и в доказательство обвела рукой цветную публику на перроне — дескать, за кого здесь выйдешь? И получилось это опять же не по–русски, не по–бабьи жалостливо, а по–галльски задорно: хи–хи, такой огромный Париж, а мужа не найдешь! В завершение разговора Сандра дала мне свой электронный адрес, я ей — свой, а на прощанье мы еще и сфотографировались.
Нет, все–таки замечательная вещь — дружба народов, как ни опошлено было это понятие во времена социализма.
Еще смешное в парижском метро — это двери. Они полуавтоматические, то бишь, чтобы их открыть, надо крутить ручку, закрываются же сами. Гидша нас предупредила только о первом обстоятельстве. И вот подхожу я к метродверям, с важностию, как умная Маша, кручу ручку и проникаю в вагон. Поезд начинает трогаться, а я лихорадочно кручу ручку в обратную сторону, чтобы закрыть дверь. Народ ухахатывается! Только тогда до меня доходит, как я забавен и нелеп, и я прекращаю свои бесплодные потуги. Еще интересные наблюдения: вагоны не на стальных колесах, а на резиновом ходу, и во время движения тебя ощутимо потряхивает. Сидят парижане в метро не как наши — вдоль на скамеечке, словно птицы на насесте, а лицом друг к другу, как в автобусе. Расстояния между рядами маленькие — упираешься в соседа коленями, но зато сиденья мя–я–ягкие! Отделка метро жутко примитивна — пожелтевшей кафельной плиточкой, как у нас когда–то в общественных уборных. Впрочем, рекламные щиты, которыми закрывают это безобразие, очень даже симпатичные.
Побывать в Париже и не взобраться на Эйфелеву башню? Такой вариант меня не устраивал. А посему я купил билет, терпеливо отстоял в очереди — на исторические памятники везде большая очередь, народ стоит полчаса и больше, переминаясь с ноги на ногу и не выказывая ни малейших признаков неудовольствия, — и поднялся на второй уровень. На третий страшно (320 метров) и дорого (10 евро). Хотя в лифт набивают сразу всех, и теоретически можно купить билет на уровень один, а уехать куда угодно — никто не проверит.
Народ на Эйфелевой башне собирается прикольный и самый разнообразный. Финны, американцы, мексиканцы, аргентинцы, чехи... в общем, только здесь я понял, что такое Вавилонское столпотворение и смешение языков. В остальном же «тур Эйфель» разочаровал. Холодно, ветрено, голова кружится. К тому же Париж с высоты птичьего полета не так красив, как, предположим, островной Стокгольм. И все же подняться туда стоит, хотя бы для того, чтобы сказать себе — я сделал это!

Окончание следует.

Сергей БЕСЕДИН

Версия для печати
Отправить по e-mail
Обсудить в форуме NNEWS.ru






ab579876

технический портал :: схемы :: программы :: технический форум :: техническая библиотека

Rambler's Top100 По всем вопросам, связанным с функционированием сервера, пишите администратору
© 2001-2006, «Новости в Новосибирске», Все права защищены.