Добро пожаловать в Книгу рекордов Гиннесса! Вся культурная общественность судачит о том, что «Русский ковчег» — первый в истории кинематографа фильм, снятый: а) цифровой камерой в формате higt difinition; б) в режиме непрерывного времени; в) одним кадром; г) без дублей и монтажа. На кассетах не распространяется: потускнеют краски, сузится масштаб. 90 минут непрерывной панорамы Эрмитажа, представленного в разных эпохах и стилях. Парад эклектики! С ума сойти! Вот оно, кино будущего! Немецкий оператор Тильман Бюттнер несколько месяцев готовился к физическому подвигу, тренировался, как настоящий спортсмен. И вот в ночь на 24 декабря в течение почти двух часов он прошел с камерой весом 35 килограммов через 36 коридоров общей протяженностью 1,3 километра. И заснял гигантскую массовку, в которой участвовали 101 актер, 760 человек статистов, 80 членов съемочной группы. Согласно сценарию, вне массовки существовал некий Маркиз, путешествующий во времени и пространстве, и он увлекал камеру по своему произвольному маршруту, душевно с ней разговаривая. А камера отвечала в лице Автора, которого никто, кроме Маркиза, не замечал. Встретилась им на пути группа из трех человек в составе бывших и действующего директоров Эрмитажа, а в остальном — цари, сплошные цари, начиная от Петра I. И, конечно, придворные, свита — сливки общества.
Ничто не ускользнуло от пытливого глаза оператора: ни костюмы, ни парики, ни маски, ни приклеенные улыбки, ни картины. На некоторых из них он задерживал более пристальное внимание и мчался дальше, петлял по залам и коридорам Эрмитажа, пока не вырулил в основную залу. Там состоялся самый главный бал этой картины. Оттанцевав мазурку, сплошная людская масса потекла по ступеням вниз, словно уплывала в историю и растворялась в ней. Мелькнуло лицо вроде как Пушкина с Натальей Николавной, но то был вроде и не Пушкин, не «солнце русской поэзии», а какой–то щуплый урод, сукин сын какой–то. В общем, все утекли, с ними и псевдо–Пушкин, а Искусство осталось, в чем, собственно, и заключается основной посыл шедевра мирового кинематографа.
Ух ты, ах ты... Не возникают ли ассоциации с михалковским претендентом на мировое признание? «Цирюльник» с «Ковчегом» — не близнецы–братья, но общие родовые признаки налицо. Очень мечтаем «Оскара» поиметь. Так хотим понравиться Западу, что заискиваем хуже некуда. Так хотим понравиться, что придумываем свой собственный гипертрофированный вариант русской истории. Делаем вид, что история совершается только во дворцах, а не за их пределами. «Пределы» нарушили бы концепцию. Россия Сокурова — это сплошные «праздники и фейерверки», как говорил император Иосиф, правда, не русский. Вот и Маркиз–путешественник никак не может понять куда он попал, спрашивает, чью музыку играют. «Глинки», — отвечает камера. «Немец?» — «Нет, русский». — «Немец, немец». И ведь он прав. Оператор — немец. Фильм доводили до ума на новейшем электронном оборудовании студий Берлина. У нас ничего такого нет. Вот и поговорили о патриотизме.
Есть и отличия. Михалков выдавал свою эпопею за реализм, а Сокуров претендует на сюрреализм. Ибо все происходит не на самом деле, а как бы понарошку. То есть в воображении Маркиза либо в кошмарном сне. Поэтому все так странно, призрачно, как бы в тумане, в дымке. Используется любопытный прием: слова расходятся с делом, с телом, с головой. То есть озвучка не совпадает с артикуляцией и жестами. Все по правилам: мухи отдельно, котлеты — отдельно. Вот и получается эффект ирреальности. Который очень сильно раздражает, как и все остальное в этом великом произведении кинематографа.
Доподлинно известно, что Сокуров снимает интеллектуально–элитарное кино. То есть его в состоянии постичь только тонкий зритель. А я, например, зритель не тонкий. Я — зритель ну очень тонкий. Оскорблена режиссером в своих самых возвышенных чувствах к прекрасному. Эрмитаж по–сокуровски, заселенный толпой кукол–марионеток в кринолинах, — вовсе не тот Эрмитаж, в котором хранятся сокровища мировой культуры и где остаешься с картиной наедине и погружаешься в совсем иной мир. Пушкин, бедный Пушкин! Спускаясь по той лестнице, чтобы окончательно раствориться в истории, он наверняка бормотал: «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой...»

Яна КОЛЕСИНСКАЯ