— Все говорят о Някрошюсе: мрачный гений, мрачный гений. Каково было работать с мрачным? С гением?
— Я с ним познакомился после спектакля «Гамлет», на котором плакал вместе с Таней Догилевой и Козаковым. Мы прошли за кулисы и сказали: «Спасибо за все». «Пожалуйста», — ответил Някрошюс, даже не повернувшись в нашу сторону. Не потому, что он высокого о себе мнения. Но ему не до суеты. В процессе работы над «Вишневым садом» разбились все мои представления о мрачном гении. Это трогательный, хрупкий и нежный человек. То, что он гений, не обсуждается, но это я знаю теперь. Просто сесть и сочинить такие образы невозможно. Я видел, как с его носа капает пот, — не потому, что он болен, а от концентрации сил. На репетиции он может сидеть неподвижно шесть часов, и непонятно, спит ли. Гений же! Вызывал нас на сотворчество: «Как думаете, какая музыка должна быть в третьем акте, во время бала?» Мы предлагали вальс, краковяк, а он: «Может быть, эта?» И мы были придавлены тем, что такую трагическую музыку он нашел, нам бы и в голову не пришло...
— Спектакль идет пять с лишним часов — вы были готовы к этому?
— Сначала только первый акт длился пять часов. Но темпоритм стал другим. В нем столько информации, что действие уплотняется в долю секунды.
— Во МХАТе вы играете Треплева...
— Меня не устраивает концепция Олега Ефремова в «Чайке». Но я мало что смог изменить, варясь в этом котле. А Лопахин в моем представлении — Высоцкий. Истинный Лопахин. Мой Лопахин — другой. Някрошюс говорил: «Вы понимаете, что идете на эксперимент? Который может не получиться». Он сам не знал, куда повернет. Но мне этот риск был нужен. После премьеры Някрошюс подписал мне фото: «Ваш Лопахин вошел в историю театра».

Яна КОЛЕСИНСКАЯ