Ольга Цинк в роли Раневской — необычное явление сцены. Уж казалось бы, ну что нового можно извлечь из читанной–перечитанной пьесы, которой исполнилось сто лет, как и ее первой постановке. Так полагала и актриса, пока не попала в команду Игоря Лысова — постановщика спектакля «Вишневый сад».
— Оля, несколько лет назад ты сыграла Аню в «Вишневом саде», который поставил Виктор Гульченко. По возрасту она тебе была ближе. И вдруг Раневская. Все вокруг были в шоке, что эту роль дали такой молодой актрисе.
— Я сама была в шоке. Не ожидала такого подарка судьбы. Что касается возраста Раневской, то ты сама–то знаешь, сколько ей, по Чехову, лет? Он вообще сначала писал старушку. Старушенция такая, вся из себя француженка, приезжает на родину помянуть молодость. Но Художественный театр не нашел такую актрису. И тогда Чехов переделал роль на Книппер. Раневской вполне могло быть лет 35. Дело не в том, сколько лет Раневской, а в том, сколько лет мне. Я еще не доросла до того художественного уровня, что задал режиссер.
— Игорь Лысов говорил, что делал назначение на эту роль исходя не из возраста, а из тех соображений, какая актриса сможет выполнить его задачу.
— В том–то и беда, что я не выполнила его задачу! Я должна выходить на сцену и парить, а не думать, насколько слышно меня зрителям.
— Одна твоя партнерша сказала: видела бы ты Ольгу на репетиции — она такие вещи творит.
— В репетиционном зале мы были все вместе, в творческом соединении, отдавались этому процессу полностью, мы хохотали и рыдали, мы целовали друг другу руки и плакали друг у друга на коленях. Мы друг друга безумно любили! Мы глобально мыслили: о том, почему так несчастны русские люди, почему у нас нет веры, почему она у нас какая–то купленная, неискренняя, почему мы не ценим того, что имеем. Мы долго думали о том, что такое вишневый сад, — это же не просто уголок, где деревья цветут и речка бежит, это образ России, ее эстетическое начало. Но эта красота не спасет Россию, не прав был Достоевский... А когда мы вышли на большую сцену, вдруг оказалось, надо думать о другом: долетит ли твое слово до последнего ряда.
— А что, мысли поставить спектакль для малой сцены вообще не возникало?
— Что ты! Лысов сказал: «Как можно о судьбах России играть на малой сцене?»
— Но разве он не предусмотрел, что на большой сцене что–то может потеряться?
— Для него не важно, с какой репетиционной точки на другую переходит актер. Для него важна атмосфера, и он ее создал.
— Атмосферу попранной Родины, куда Раневская не хотела возвращаться?
— Она не хотела возвращаться — ее привезли. Приехала Аня и сказала: «Мама, у нас проблемы».
— А у мамы другие проблемы?
— Нет, у мамы не другие проблемы. У мамы проблемы именно по поводу России. Я общалась с эмигрантами, которые живут во Франции. Познакомилась с француженкой, которая бросила Родину в 20 лет, а теперь ей 65. Она рассказывала про свою маму, которая увезла ее во Францию, а перед смертью плакала и говорила, как бессмысленно прожита жизнь. Мы ее спрашивали: «Мадлен, почему ты не уедешь в Россию?» — «Не могу. Ну что я там буду делать?» У Раневской такая же участь. Она бежала после смерти мужа и сына. Она в ужасе была от того, что с ней произошло вот здесь, на этой реке. Она просто бежала, осознав, кого она потеряла и что дальше жить здесь невозможно. Но что такое жить за границей, вспоминать про свои корни, про свой вишневый сад? Это же дикая любовь, ощутить которую по–настоящему можно только за границей. Никто из русских не любит свою Родину так, как те, которые живут за границей. Любить могут — вернуться не могут. Любят безумно, но не вернутся никогда. Ее привозят посмотреть, как будет умирать ее сад, ее дом.
— Казалось бы, раз вернулась, так сделай что–нибудь, чтобы спасти свой сад!
— А что она может сделать? Она — созерцатель. Она вообще не понимает, как это можно продавать. Вишневый сад — это духовный образ, не материальный. Как можно купить духовность, эстетику, красоту?
— Потому и впадает в истерику Лопахин, что все перевел на материальный уровень? Опошлил?
— Он испытывает трагедию человека, который лишает себя духовности. Его удел — зарабатывание денег, забота о своем желудке.
— В финале спектакля Дуняша и Фирс заперты в пустом доме, как в тюрьме. А Раневская прощается так долго, что понимаешь: никуда она не поедет. Она и Гаев так и остаются на опустевшей сцене.
— Остаются потому, что некуда ехать. То же самое, что мы умрем здесь. Она с Гаевым и есть вишневый сад, о чем писал Чехов. Это те сами дворяне, которые на своей земле оказались ненужными, лишними.
— Ты ведь раньше так не рассуждала?
— Я понятия об этом не имела! Более тебе скажу. Когда мы только начинали работать над «Вишневым садом», я впервые узнала, кто такой Бердяев, начала читать и других философов...
— Режиссер, как человек страстный, перетянул вас всех в свою веру.
— Абсолютно. Это для меня учитель и мастер высокого класса, до которого я еще не доросла. Поэтому жаль, что провалила роль. Но он сказал: «Знаешь, в чем твоя главная заслуга? В том, что, несмотря на провал, ты не потеряла любовь партнеров».
— Но ведь работа над ролью еще не закончена. Не случилось сейчас — случится потом.
— Когда случится? Через полгода? Кто будет ждать и ловить этот момент? Все критики и журналисты смотрели премьеру и сделали свои выводы: артисты слабые, маленькие, орут, машут руками, пытаются играть искренне, а играют экзальтированно, без внутреннего содержания. Внутри, кроме страха, у артистов ничего нет.
— Может быть, режиссер — не практик, а теоретик, идеолог?
— Если бы мы не играли очень качественно в репзале, я бы с тобой согласилась. Просто мы еще очень молоды, чтобы на большой сцене дерзать. У меня первая большая роль на этой сцене. Эта роль познакомила меня со стрессовым состоянием. Никому даже в голову не придет, через что мне пришлось пройти. Я еще молодая, у меня все впереди. У меня откаряка есть: чего вы хотите, мне всего 32 года. Я вообще считаю, что творческий человек имеет право провалиться столько раз, сколько нужно для того, чтобы кем–то стать.
— Чаще другое приходится слышать: «Кошмар, мне уже 30, жизнь кончена!»
— Судить о том, что актер состоялся, можно только к сорока годам. А хочешь, я скажу о своей мечте? Я мечтаю о свободном парении на сцене. Это состояние эмоционального полета, когда ты будто поднят над миром. Уметь так наполняться сверхзадачей до выхода на сцену, чтобы играть безумно! Чтобы от себя самой офигевать. Актер не должен быть умным, он должен быть воодушевленным, находиться как бы в состоянии аффекта. Для этого должно быть внутреннее наполненное содержание. Только в запредельной свободе можно творить...