Убийство ребёнка стало кошмаром не для убийцы, а для родни потерпевшего

В новую — затяжную — фазу перешел пятилетний кошмар одной из местных семей, начавшийся с убийства самого младшего ее члена. Уголовное дело по обвинению в страшном злодеянии сестры жертвы с двенадцатой попытки удалось «дотащить» до суда, откуда оно дважды направлялось на дополнительное расследование (из–за фальсификации и для розыска настоящих убийц), а ныне создается впечатление, что все это было зря, что сейчас законники сами оттягивают вынесение приговора, чреватого неприятностями.

Юности Максима лишили, утопив в ванне

18 февраля 1998 года в квартире дома 122/1 по ул. Петухова был обнаружен труп восьмилетнего Максима Немченко с признаками насильственной смерти довольно странного характера. На теле мальчика имелось несколько неглубоких ножевых ранений, самое серьезное из которых относилось к категории тяжких телесных повреждений, не влекущих смерть. Смерть же наступила в результате утопления ребенка в ванне, где, собственно, труп и обнаружил старший брат несчастного.
Столь своеобразные повреждения (включающие еще и ссадину) как бы намекали: злодейство совершил кто–то неопытный (случайный), кто так и не решился убить ребенка ножом — удары наносились уж больно робко («жалостливо»). Вероятно, оттого силовики решили, что этот «кто–то» мог быть из числа знакомых мальчика, но еще вероятнее — из числа своих, из членов семьи (хотя неглубокими тычками ножа злодей мог выпытывать у пацана, где лежат деньги, или загонять его в ванную). В пользу последней версии говорили и состояние дверей квартиры и тамбура, и сам состав семьи — у убиенного имелась сводная сестра, учившаяся в институте. Вот стражи порядка и решили, что именно она могла убить ребенка «из ревности» (то есть из–за того, что ее родная мать якобы слишком хорошо относилась к неродному сыну). Кражи же денег и вещей на самом деле вроде как и не было — вроде как сама Настя собрала все это в мешок и оставила на улице (ну не бред?)...
Целый месяц преступление считалось нераскрытым, и никто по подозрению в нем не задерживался. А потом вдруг сразу задержали и сводную сестру убитого (Анастасию), и ее бойфренда, и мать, бывшую для мальчишки хотя и мачехой, но ласковой. И вот вам сразу легкий парадокс (или противоречие): Анастасию задерживают по подозрению в том, что она загубила пацана из–за ласковости к нему ее родной мамы, а маму задерживают по подозрению в пособничестве дочери (которую она якобы обделяла теплом) в убийстве ребенка, которого она якобы заласкала в ущерб дочери. Сия логическая нестыковка повлекла за собой процессуальные извращения...

«У сильного всегда бессильный виноват»

Почему правоохранители так вцепились именно в Настю — мы теперь уже вряд ли узнаем. Если из–за оперативных данных — нам этого не скажут (это засекреченная составляющая работы органов МВД). Если по какой другой причине — не скажут тем более, ибо жалобы на допущенные в ходе следствия нарушения и фальсификации вызывают у милицейских и прокурорских чинов обратную, защитную реакцию.
Заподозрив студентку в убийстве сводного брата лишь через месяц (ранее силовики размышляли, не мог ли содеять то же старший брат Максима), ее задержали сначала на трое суток, потом еще на неделю заключили под стражу без предъявления обвинения. После чего настоящую меру пресечения отменили и выпустили Настю на волю, а вскоре предварительное следствие приостановили вовсе — заметьте, за неустановлением лица, коего можно было бы обвинить в убийстве. С октября 1998–го по март 2001 года дело таким образом приостанавливали и возобновляли 11 раз, но через три года предъявили–таки обвинение Анастасии.
На чем оно базировалось? На ее явке с повинной. То есть сперва на допросах она отрицала свою причастность к убийству, но это ничего не значит, так как после помещения за решетку она вдруг «явилась с повинной» из камеры ИВС в кабинет с находившимися там большими милицейскими начальниками (с тех пор ставшими еще больше — получившими повышения). И там разоткровенничалась о том, как и почему убила сводного братца, рисуя такие детали происшествия, которые запечатлелись в деле с самого начала, а затем стали вызывать сомнение. В частности, она показала, что наносила мальчишке удары кухонным ножом с розовой ручкой, и ее «признание» позже отразилось в обвинительном заключении. Но ее адвокат Геннадий Шишебаров нашел противоречие: глубина и длина ран (их соотношение) по заключению экспертиз не соответствуют параметрам лезвия того ножа, да и вообще в доме не нашлось ни одного клинка, подходящего под конфигурацию ран.
Такая же ерунда и с дактилоскопией: выводы законников насчет следов пальцев рук, найденных на месте происшествия и в другой квартире той же семьи, противоречат результатам экспертиз, но те результаты пропали, исчезли. Но во всей этой путанице есть не менее одного отпечатка пальца, принадлежащего неизвестному. Отпечаток чужака был найден на крышке супницы, рядом с которой хранились деньги, пропавшие после убийства. Каким же надо быть профессионалом сыска, чтобы не уцепиться за это обстоятельство и предпочесть обвинить в злодеянии студентку Настю только на основании ее «явки», от которой она сразу же отказалась как от самооговора под давлением?!
Те же самые крупные милицейские чины какое–либо давление на задержанную отрицали: дескать, сама все писала, никто ничего ей не диктовал и задержанием матери не угрожал. А не та ли это самая маленькая ложь, с которой начинается большое недоверие? Разве реально мать не задерживали на один день (тогда как на бумаге значится традиционный для статьи 122 старого УПК срок — трое суток) непонятно для чего, выпустив через полчаса после того, как дочь узнала о ее водворении в ИВС и написала «явку»? И разве после отпущения из ИВС не было прекращено ее уголовное преследование за отсутствием состава преступления (то же самое в те же сроки проделали и с другом Насти)?
И со временем задержания самой Насти тоже накрутили. А в письме из облпрокуратуры начальству ИВС от 24 марта 1998 года она названа обвиняемой — это за три–то года(!) до реального предъявления обвинения. Разве не очевидно, что обвинение ей готовили еще тогда, когда она давала «явку», но ее неожиданный отказ от признаний с заявлением о самооговоре спутал все карты?! И обвинение зависло на годы...

Истина — в вине, а в чём вина?

Одиннадцать раз следователи прокуратуры приостанавливали дело, не находя оснований для предъявления Насте обвинения в убийстве, словно зная истинную цену ее явке с повинной. Но руководство облпрокуратуры в данном случае проявило то упорство, какового ему так не хватает для привлечения к ответу властных жуликов и прочих расхитителей бюджетных средств. И упорство то вылилось в обвинительное заключение, которое теперь воспринимается защитой как свидетельство деградации правоохранительной системы.
Именно такие обороты фигурируют в жалобах адвоката Шишебарова облпрокурору, подкрепляясь бесчисленными примерами подтасовок и ошибок следствия, бросающихся в глаза даже не искушенным в процессуализме согражданам. Взять хотя бы показания соседа семьи Немченко, который сначала называет одно время своего прихода домой и увиденного там, потом (месяц спустя) — другое. Первое показание — алиби Насти, другое — наоборот, но в обвинительном заключении оба подаются как доказательство вины (но не «обработки» свидетеля). Ладно, можно путаться во времени (оно где московское, где «по Гринвичу», а в Петропавловске–Камчатском — вообще полночь)... Но как не понять очевидные вещи насчет температуры воды в ванне или скорости ее наполнения?
Если в «явке» говорится, что сводная сестра топила ребенка в теплой воде, а эксперт дает заключение, что температура воды была значительно ниже температуры воздуха и тела, — что это значит? Значит, кто–то врет? Эксперту есть смысл врать? А тому, кто явился с повинной? Так что еще нужно для адекватного понимания картины данного «раскрытия» преступления и оценки его законности?!
Высший надзирающий за законом и законностью облорган не видит нарушений ни в чем: адвоката не допускали к подзащитной — ну и что... Исчезли из дела все вещественные доказательства вместе с заключениями экспертов, каковые могли говорить в пользу подозреваемой, — ну и что... В их утрате никто не виноват. Так, может, за нее (утрату) кого наградить, коль уж она так помогла «сшить» обвинение?! И фальсификаций, о которых зудит сторона защиты, нет. Причем эти выводы делаются не в рамках УПК, как положено: проверил заявление в установленный законом срок и либо возбудил дело, либо отказал в возбуждении, — а в рамках полуслужебной проверки, в результате которой просто говорится: здесь ничего нет (типа: а идите вы...). И вместо скучных разборов жалоб прокурор настаивает в суде на новой «пытке» для Насти — на проведении стационарной комплексной психолого–психиатрической экспертизы подсудимой в институте имени Сербского. Как будто улики можно подменить «компроматом»: ну даже если вопреки предыдущим экспертизам признали бы ее невменяемой, что изменилось бы? Это бы доказало ее виновность? Но тогда ее вменяемость означает невиновность или как?!

Пусть все рушится, но торжествует закон?

Обозначенную историю «НН» отслеживают с сентября, когда до редакции докатился «стон» от родных Насти, начинавшийся так: «Пишем письмо, потеряв всякую веру в добро и справедливость, без надежды на то, что письмо будет прочитано и, тем более, опубликовано... Стены непонимания, закрытые двери, брошенные телефонные трубки — вот то, что мы получили в ответ на крик о помощи. Да и кричать уже нет сил и смысла, тем более что все равно никто не слышит».
Что изменилось с тех пор? Появилось другое письмо, написанное Настей. Вот выдержки из него: «Я верила в светлое будущее, я оправдывала глупые людские поступки, стараясь быть добрее, лучше. Я любила, позволяла любить себя и надеялась, что никакая беда не коснется нашей семьи, друзей, близких. Как наивна я была! Но теперь я умею ненавидеть, и именно ВАС я должна за это «благодарить». ВЫ отняли у меня все, что было мне дорого. ВАМ мало того, что я потеряла близкого и любимого мной человека, ВАМ абсолютно все равно, что в каждом ребенке теперь я выискиваю его черты, что ночами реву в подушку от безысходности, что даже не могу его открыто оплакивать, потому что ВЫ поставили меня в такое чудовищное положение. ВАМ мало того, что именно из–за ВАС у нас распалась семья, что теперь я не могу смотреть на человека, с которым несколько лет бок о бок жила в одной квартире. ... ВЫ вдалбливали ему в голову ужасные и абсурдные мысли. И, что самое прискорбное, он поверил. Теперь я не смогу уже ему этого простить. ВАС, конечно же, абсолютно не волнует, что у моей мамы теперь регулярные сердечные приступы, что мы без снотворного спать не можем, что постоянно находимся в напряжении из–за того, что ожидаем ВАШИХ очередных подлостей. ВАМ мало того, что ВЫ распустили чудовищные слухи и что даже соседи стали нас опасаться. ВЫ разрушили нашу жизнь, наплевали в душу, втоптали в грязь, но ВАМ необходимо сделать еще больше. Я ненавижу ВАС! Даже тех, кого я не видела и не слышала. И теперь никто в мире не убедит меня в том, что и среди ВАС попадаются порядочные, ответственные люди, профессионалы своего дела, у которых еще есть душа и сердце».
Как вы думаете, кому адресованы эти строки? И можно ли считать их результатом расследования?

Виктор АНТРОПОВ

Версия для печати
Отправить по e-mail
Обсудить в форуме NNEWS.ru






ab579876

технический портал :: схемы :: программы :: технический форум :: техническая библиотека

Rambler's Top100 По всем вопросам, связанным с функционированием сервера, пишите администратору
© 2001-2006, «Новости в Новосибирске», Все права защищены.