Михаил Омбыш–Кузнецов: «Я в этом живу»

В прошлую пятницу в художественной галерее «Альт» состоялась презентация проекта, направленного на создание мемориальной галереи портретов выдающихся деятелей Новосибирска к его 110–летию. Михаил Омбыш–Кузнецов вошел в число тех четырех авторитетных художников города, которым управление культуры поручило выполнить 20 портретов.

В этот же день в «Альте» открылась экспозиция из первых восьми портретов. С одного из них смотрит умное, спокойное лицо человека, которого с 1974 года нет с нами, но кажется, что разговаривал с ним только вчера. Художник Николай Грицюк из той редкой породы людей, авторитет которых и сегодня действует магически. Автор портрета Михаил Омбыш–Кузнецов считает, что состоялся как художник благодаря своему учителю Николаю Грицюку:
— Меня, ученика десятого класса, привели к нему в мастерскую, и это стало началом десятилетнего общения. Я следовал за Грицюком по городу, он писал Каменку — я писал Каменку, он писал новостройки — я писал новостройки. А сколько я стоял у него за спиной и смотрел, как он работает! Он еще и мнение мое спрашивал. Я, как и многие молодые, попал под влияние творчества Грицюка, но он учил нащупывать свой путь. Он увидел начало моего становления в натюрморте с раками, где отметил необычную композицию: предметы на краю стола, смятый лист бумаги, — и сказал: «Сохрани эту работу. Здесь ты больше проявляешься, чем в вещах, напоминающих Грицюка». А вот портрета его я тогда не написал. Я не рискнул просить его позировать, тратить время. Да и не думал тогда, что стану когда–нибудь писать портреты...
— ...и что вам особенно будут удаваться портреты тех, с кем вас связывает творческое единомыслие.
— В Новосибирске есть два друга–художника: Бухаров и Омбыш–Кузнецов. Вот смотри, этот большой портрет сердитого Бухарова я написал всего за 12 часов. В 86–м году мы руководили мастерской молодых художников на Байкале, Бухаров строжился, не давал открыть форточку, чтобы творческие идеи не улетели. Этот портрет представлен в экспозиции хабаровского музея: Бухаров сидит босыми ногами вперед на фоне своего любимого черного ящика, в котором возит акварели...
— Как же вы будете рисовать архитектора Крячкова, ведь вы его не знали?
— Но мы коллеги! Я закончил архитектурный факультет, автор книги о Крячкове Сергей Баландин был моим преподавателем по архитектуре. Хочу написать Крячкова на фоне спроектированного им стоквартирного дома, который меня очень интересует как памятник архитектуры.
— В нем жил Грицюк. Как мир тесен!
— А потом я буду писать летчика Байдукова. В детстве я жил на улице его имени, которую потом переименовали в Депутатскую. Я же местный! Я прикован к Сибири, это моя тема, моя родина.
Интерес к сибирскому труженику сделал этого художника востребованным еще в самом начале его творческого пути. «Он увлечен темой труда и современным индустриальным пейзажем», — констатирует советский критик в статье 1981 года. Начинает ее с замечания, что биография молодого новосибирского живописца не богата событиями. Здесь автор не точен. За событиями Омбыш–Кузнецов ездил по всей Сибири, по всей стране. Его тянуло на стройки и заводы, однажды даже забрали в милицию, когда сидел на железнодорожных рельсах с этюдником, — подумали, что иностранный шпион. Но он был человеком, который всегда знал чего хочет.
— Вы для себя вывели формулу успеха?
— Думаешь, все было так гладко? Меня записывали в фотореалисты, обвиняли во влиянии Запада, в принижении образа советского человека. В журналах репродукцию полотна «Сибирские нефтяники» печатали не полностью, отрезали правую ее часть, где изображен рабочий с дыркой на штанах. Но не в смокингах же люди на стройку ходили! Но был успех, был. Я одним из первых среди новосибирских художников вышел на всесоюзный уровень. Министерство культуры приобретало мои картины для музеев страны, одну из них выбрал Щелоков для музея Министерства внутренних дел.
— В конъюнктуре вас обвиняли?
— Для кого–то это конъюнктура, но не для меня. Я в этом живу. К примеру, чтобы написать картину о мотогонщиках, несколько лет собирал материалы. Считаю себя современным художником, потому что рисую то, что происходит здесь и сейчас. Кончаловский снимал «Сибириаду», а я писал «Дорогу на Уренгой», за которую получил премию Ленинского комсомола. Первая поздравительная телеграмма, которую я получил, была от строителей, которые мне позировали для этой картины, с которыми я прожил часть жизни. И это было такое маленькое счастье.
— Если верить во влияние имени на судьбу, то у вас так и получилось. В ваших картинах на первый взгляд все понятно, они просты, как и часть вашей фамилии: Кузнецов. Но в них содержится провокация, что–то подозрительное, как и в первой части вашей фамилии: Омбыш.
— Меня не так просто смотреть — нужно рассматривать, включаться. Ведь за реальностью формы стоят другие ходы. У многих художников мои работы вызывали неприятие: я иначе выстраиваю холст. Например, я нашел жесткое, аналитическое построение холста, способ монтажа разновременных сюжетов в одной картине. Конечно, каждый день делать открытия невозможно, но хоть какой–то поворот к новому должен быть. Вот, смотри, хоть и абстрактная композиция, но явно просматривается в ней скульптура «Рабочий и колхозница». Здесь есть элементы супрематизма — я полюбовался геометрией, но главное не это и не воспевание социалистического символа. Присмотрись: фон — это деревянная поверхность старой иконы, по которой прокатили свежей краской; изобразив этот символ, по сути, одну религию подменили другой. Это и есть содержание картины.
Люблю все неправильное: натюрморты с железками, мусором, всякими глупыми предметами. В общем, «я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал». Я и в пейзаже всегда подковырку сделаю. Вместо шелковой травки напихаю камней. И у зрителя возникает сомнение: здесь что–то не так! Мне интересно исследовать предмет. Была у меня картина: два топора в стволе березы. Я не любовался стволом, а стремился показать, как больно дереву. Но наших это не расшевелило. А вот в США пять человек спорили кому купить.
Сверхпопулярна и у американцев, и у нас остроумная серия объектов «Обманки». «Закрытые картинки» начаты в 90–х, но по сей день остаются настоящим открытием и свидетельством высочайшей техники Михаила Омбыша–Кузнецова. Работы — упакованные в бумагу, чуть порванную сбоку, откуда выглядывает угол холста, перевязанные бечевкой, — каждый зритель тянется ощупать, сорвать чехол: что под ним? На эту удочку попались даже искусствоведы петербургского музея. За 15 минут до открытия выставки директор музея рассердилась: «Почему картины до сих пор не распечатаны?!»

Степень успешности и раскрученности художника можно, наверное, оценить и по его мастерской. Я обалдела от ее просторов: двухуровневое помещение с несколькими комнатами, где и работается, и живется в полном комфорте. Под самый высоченный потолок главного зала уходят картины, знакомые по многим выставкам, столы — аж четыре штуки — завалены книгами и кистями, две полки книжного шкафа отведены для книг и журналов, где написано о хозяине мастерской. Подоконники и шкафы автор натюрмортов отвел под факультет ненужных вещей: старые чугунные утюги, самовары, метелки колосьев и сухих цветов, коллекция бутылок с узкими длинными горлышками, огромная, необычайной красоты ваза в виде рюмки из цветного стекла. Творческий беспорядок и продуманный порядок уживаются здесь так же, как абстрактная композиция с репортажем о ремонте коммунального моста.
Ушли в прошлое те времена, когда государство могло одарить художника такой мастерской. «Но в нашем городе есть и побольше», — скромничает ее хозяин. А вот художников, у которых было бы за спиной около 200 выставок, не так уж много.


На недавней выставке в галерее «Антураж», посвященной 55–летию автора, он пошутил, что вернулся к производственной тематике. Выполняя масштабное полотно 2002 года «Репетиция/Ночной клуб», он вглядывался в будни стриптизерш: интересовало не шоу, а трудовой процесс. Смотреть на новые картины так же интересно, как и слушать историю их создания. И не только от самого автора. Его искания всегда поддерживает друг и коллега Виктор Бухаров: «Этот художник все время движется. У него есть особое свойство мыслителя — он чувствует тайну тончайших вещей. Внешняя форма — для него повод выстроить пластический мир знака. Пространство его работ всегда эмоционально».
— Михаил Сергеевич, у вас всегда цветущий вид. Такое впечатление, что у вас вообще не бывает неприятностей и неудач.
— Ну да! Полгода в больнице провалялся и — стал иначе относиться к жизни. Первое, что мне захотелось сделать, едва я появился в мастерской, — автопортрет. Оставить что–то и о себе...
— Какие вещи вас удручают в работе?
— Искусство всегда было двух видов: для творчества и для денег. В советское время я писал лениных с детьми и лениных с крестьянами — не очень приятное занятие, но нужно было зарабатывать, чтобы потом писать то, что хочу. Но не надо врать, что нас к чему–то принуждали, не давали заниматься любимым делом. Государство нас поддерживало, искусство было более востребовано. К примеру, у того же Грицюка картинная галерея закупила 60 работ. Сейчас такое невозможно представить. Заказы поступают от частников, иные из которых понимают в искусстве на уровне мурзилки. Хотя я по–прежнему люблю писать то, что люблю...

Яна КОЛЕСИНСКАЯ

Версия для печати
Отправить по e-mail
Обсудить в форуме NNEWS.ru






ab579876

технический портал :: схемы :: программы :: технический форум :: техническая библиотека

Rambler's Top100 По всем вопросам, связанным с функционированием сервера, пишите администратору
© 2001-2006, «Новости в Новосибирске», Все права защищены.