«Чыгунка»

Поезд принадлежит Белорусским железным дорогам и несет на себе гордый лейбл «Беларуская чыгунка». Сервис на «чыгунке» чисто белорусский, то есть никакого. Изо всех товаров народного потребления — чай и минералка. Все остальное суровым начальником «чыгунки», видимо, отнесено к излишествам. При этом цены, вывешенные на купе проводников, поражали загадочностью. Чай, например, стоил 210, а минералка — 440 за бутылку. Перебрав в уме все известные мне валюты (рубли, доллары, евро...), я пришел к выводу, что стоимость указана в зайцах. Впрочем, милосердные проводники разрешили заплатить в рублях, по пересчете 1 рубль за 45 зайчиков. Как выяснилось много позже, нас надули. Официальный курс был 1:73. На этом социальная грусть еще не заканчивалась. Какой–то иезуит спроектировал вагоны таким образом, что окна в них открывались через раз. Нам досталась как раз такая плацкарта, где окно служило только источником света, но никак не кислорода. Через час на соседей по вагону стало жалко смотреть. Они хватали воздух ртом, как выброшенные на берег караси, а по лицам их стекал такой пот, будто они стоят у горна доменной печи. Я и сам, признаться, чувствовал себя не лучше, поскольку температура в вагоне поднялась до тридцатки и останавливаться не собиралась.
Кто–то из нашей группы не выдержал испытания герметичностью и пошел жаловаться проводнице. Между ними состоялся примечательный диалог.

Пассажир: У вас окошко не открывается.
Проводница: А шо вы хотите? Русский Иван делал!

Непонятно, к чему это было сказано — то ли к тому, что белорусский Петрусь сделал бы лучше, то ли к тому, что мы заелись до такой степени, что желаем ездить с открытыми окнами, но прозвучала тирада достаточно враждебно. Я лег на верхнюю полку и уперся взглядом в линкруст, полосатый, как моя жизнь. Ничего интересного на потолке не было. Только в углу окаменевал морщинистый комочек бубль–гума, приклеенный, очевидно, предыдущими путешественниками. Я размышлял. Чувства белорусов к нам я понимаю: едут сытые, богатые россияне через нашу территорию в какую–то Италию, будут там купаться в море, транжирить деньги, а мы тут как проклятые за ними подметай, убирай, носи чай, и все это за сущие копейки. Как же надо было постараться параноидальному экс–председателю колхоза Александру Григорьевичу Лукашенко, чтобы рассорить нас с тихими, незлобивыми, близкими по духу белорусами! Интересно, как же они относятся к соседям, где уровень жизни еще выше, — к Литве или Польше? Наверное, и того хуже. Недаром «бацька» в своих телевыступлениях, ища виновных в неурожае бульбы или разливе Свислочи, восклицает пафосно: «Это дело рук американских и польских разведок!» Дескать, вы, паны, на одной доске с америкосами, со времен Пилсудского нам как гадили, так и гадите. Лукашенковская паранойя оказалась заразительной и проникла уже повсюду. Так, одна знакомая журналистка из Беларуси вынуждена отправлять восемь из десяти своих материалов в корзину. А все потому, что редактор, просмотрев их поверх очков, выносит один и тот же вердикт: «Недостаточно оптимистично». А недавно вообще произошел случай из ряда вон. Принесла она статью о больных СПИДом. Так он выдал перл: «У нас в Беларуси СПИДа нет!» Вам это ничего не напоминает?
Как таковая граница Россия — Беларусь на железной дороге отсутствует. Но вот психологически чувствуется она очень отчетливо. В районе города Орша — первой крупной станции на белорусской стороне — по поезду прошмыгнули две загадочные личности, быстро предложив «зайчики» в обмен на рубли. Диковинной валютой никто не заинтересовался — похоже, в поезде не было ни нумизматов, ни зоофилов — и личности исчезли несолоно хлебавши. На остановках пейзаж выглядел слегка жутковато.
На брестском вокзале нас уже поджидал автобус, зафрахтованный туроператорами у минской фирмы. Вдоль вокзала прогуливаются неторопливые мужички–таксисты, крутят на пальцах ключи зажигания и предлагают уехать на своих потрепанных лоханях — «ауди» или «фольксвагенах» с двадцатилетним стажем. Других машин, более приличных, в Бресте почти не увидишь — беднота сказывается. Куда можно уехать из Бреста на такси, чесслово, не знаю.
Брест по–европейски ухожен и чист, но при этом по–совдеповски скучен и сер. Кроме типового панельного домостроения начала восьмидесятых, новизны никакой. И вывески выглядят так, что поневоле вызывают ностальгию. Универсам «Солнышко», кафе «Радуга», «Столовая N8», магазин «Ткани из Бобруйска». Увидев среди этого чинного уныния казино, я чуть не выпал в осадок.
Каких–то несколько минут, и мы на границе с Польшей. После вступления в семью европейских народов у поляков слегка съехала крыша от радости, они вообразили себя великой державой, поэтому русские и украинские автобусы держат на границе в отстойниках по четыре–пять часов. Нехорошо это — живых людей в автобусах мариновать. Между тем автобусы Евросоюза проскакивают по соседней линии «на раз» безо всяких досмотров, вызывая нездоровую ажитацию в российских рядах.

Польша — Германия

Год назад я уже проезжал по Польше и писал об этом в «Новосибирских новостях». Не хотелось бы повторяться, да и мало что изменилось, несмотря на вступление поляков в Евросоюз. Минусы: подорожали хлеб и бензин (с 28 рублей за литр до 36). Плюсы: поляки лихорадочно принялись за обустройство дорог. Такое впечатление, что вся техника, которую только удалось отыскать, брошена на дорожные работы — откуда–то выискались наши КамАЗы, жигули–«шестерки», УАЗы–«козлики», наверное, со времен махрового социализма. Еще плюсы: злотыми в пункте обмена валют запасаться уже не надо. В любом магазине с удовольствием берут евро и сдачу дают в чем угодно.
Когда наплачешься на польской границе, въезд в Германию проходит уже на ура, минут за тридцать. Пограничники немецкие нас не любят — пару лет назад здесь, в Людвигсдорфе, на таможенном переходе, в таком же автобусе русский турист двух немецких офицеров застрелил. С тех пор проверка наших документов идет в гнетущей тишине. Хорошо, хоть собаку не пускают по салону вынюхивать наркотики — потому как в наших автобусах всегда пахнет колбасой, и это амбре дезориентирует умное животное.
В Германии снова пришлось остановиться в неизбежном Дрездене. Тот хорошеет еще быстрей, чем Польша. Самая большая церковь Фрауэнкирхе, которая в прошлом году была еще без купола, теперь полностью реставрирована и засияла во всем своем великолепии. Немцы готовятся к 800–летию города (осталось два года) и старательно пилят–сверлят–строгают–приколачивают все что ни попадя. Дрезден сейчас напоминает огромный муравейник, где, однако, каждый муравей знает свои обязанности и ходит строго по своей дорожке. Трамваи заменены новыми (из четырех, кажется, вагонов) и больше смахивают на экспресс–поезд на воздушной подушке. Когда они двигаются по рельсам, то не громыхают, как наши, а еле слышно шипят — стыки–то все заподлицо.
Из Дрездена мы свернули резко на юг, проехали Баварию, затем ближе к вечеру оказались в Альпах, а ночевали уже в Инсбруке, в Австрии. Столица Тироля и Олимпийских игр — город достаточно своеобразный. Но в чем именно его своеобразие, я расскажу чуть позже, когда затрону Австрию в своих разрозненных заметках.

Италия. Первые впечатления. Мэйк–ап и щёчки-персики

Не знаю, как в Италии обстоит дело с рынком декоративной косметики. Полагаю, что не очень, ибо зачем нужна косметика женщинам, которых природа наградила естественным и роскошнейшим maкe–up"ом? Где–то у О.Генри написано: «Один взгляд на нее равнялся полному курсу заочного образования». Один же взгляд на итальянку равен посещению фруктово–овощного рынка. По крайней мере, ассоциации именно такие. Под щедрым итальянским солнцем все зреет, спеет, наливается и брызжет соком, в том числе и женские прелести. У итальянской донны не щечки — а смуглые персики с нежным пушком, не глаза — а влажно блестящие маслины, волосы отливают как самый черный виноград, а завиваются подобно усикам душистого горошка. Грудь у итальянки полновесная, дрожжевая, отвергающая худосочные модельные стандарты и напоминает — если продолжать те же съедобные метафоры — пару аккуратных круглых дынек. Нижние же, извиняюсь, половинки тоже наводят на мысли о бахче и обычно развиты еще больше: ситуация, когда в магазине к блузке размера «карранто кватро» (44) прилагаются брюки «карранто сэй» (46), не так уж и редка.
Когда–то в детстве в киножурнале «Хочу все знать» был сюжет про средневекового итальянского художника Арчимбольдо. Он специализировался именно на таких натюрмортах–портретах. Смотришь на картину — перед тобой обычная миска, наполненная овощами. Переворачиваешь — и вот он, портрет дворянина, миска становится шляпой, морковь — носом, луковицы — щеками, а салат — кружевными брыжами. Мне тогда, честно говоря, Арчимбольдо показался слегка тронутым. Что за нелепые фантазии, право слово! После путешествия в Италию многое в творчестве художника прояснилось. В самом деле, что брать за эталон и мерило в плодородной Италии, как не сами плоды! Любопытно, что даже плодоносят на юге Аппенин поля и синьориты одинаково обильно: лимонов и винограда снимается по четыре урожая в год, а урожай детишек в средней неаполитанской семье можно наблюдать в рекламе «Сделай на Тюнс больше».
Надо отметить, что, хотя итальянки не толстые, а вот именно наливные, животик над юбочкой проказливо свешивается даже у самых молоденьких синьорит. Вызван этот феномен, видимо, специфической итальянской кухней: практически не завтракая, итальянцы вечером садятся всей семьей и поглощают в огромных количествах пасту, пиццу, шницели, закуски, морепродукты — словом, все, что есть в холодильнике, от души запивая столовым вином. Правда, салаты заправляются только оливковым маслом — никаких майонезов! — а макароны якобы производятся лишь из твердых сортов пшеницы (так называемого семола), посему сильно от них и не полнеют. Округлости итальянок — это никак не повод для комплексов, а скорее причина гордости — иметь такую фигуру называется «держать линию». Мужчины более стройны — наверное, это следствие царящего в Италии матриархата. Но о матриархате чуть позже.

Первые впечатления–2. Спускаемся с Альп

Я еду на работу в микроавтобусе и обдумываю эту статью. Кондуктор — девочка лет шестнадцати, похоже, только из райцентра, в вязаной маминой кофте, сланцах на толстые шерстяные носки и в спортивных трикушках. Остановок она не знает, а на пассажиров и в окно таращится так, будто не в силах еще уяснить куда попала. Взоры народа услаждают расклеенные повсюду образцы водительского остроумия вроде «Берегите голову и рога» и «Бросил семечку — хрюкни!».
Езда на ПАЗике по нашим колдобинам мне всегда напоминает тот самый аттракцион, где предлагается удержаться сколько–то минут на бешено вращающемся механическом быке без головы. Но, насколько я знаю, бык стоит дороже. Здесь же за все удовольствие с тебя берут семь рублей.
Выхожу на своей остановке. Сразу забивает ноздри запах свежеиспеченных булок с хлебозавода. Дорога ведет направо, через микрорынок, где земляки легендарного Манаса, проще говоря — киргизы, стоят в несбыточном ожидании покупателей. Вот только кому нужны их архаичные настенные коврики кислотных расцветок с тиграми и джигитами? Далее прямо и направо. Закусочная «Встреча», где у входа набравшийся с утра люмпен–пролетариат, четыре–пять человек, бережно поддерживают друг друга под локти. Эта живая конструкция выглядит как карточный домик — вынь из него один элемент, и остальные тотчас рухнут. Район спально–индустриальный, единственное приличное здание здесь — новенький розовый вокзал Новосибирск–Западный, сделанный с претензией на Корбюзье.
Труба ТЭЦ–2 вдалеке продуцирует клубы пухлого грязноватого дыма. Я гляжу на нее и вспоминаю Хармса: «Из трубы валил горячий пар, так называемый дым. И птица, влетая в него, вылетала уже обсосанной и помятой». Осенние лужи, в которых плавают пожелтевшие листья, напоминают яблочный компот. Холодно, под куртку задувает октябрьский сиверко. Даже толстый слой синтепона не спасает. На вокзальном термометре дрожит одинокая оранжевая единичка — плюс один градус. Похоже, и она озябла сегодня.
Но вот выглянуло солнышко, и снова вспомнилась Италия. С туманных Альп, где прямо за окном автобуса — бери и трогай рукой — висят кудели облаков, кажется сотканные из руна местных буколических овечек, мы спускаемся в зеленые итальянские долины. Высыхает заплаканное окошко под накаляющимся солнцем, да и сам дождь перестал. Только что было плюс 9, через полчаса уже плюс 15, потом плюс 20... 25... 27. Горы, кипарисы, ложбины... По этому поводу Остап говорил: «Слишком много шику. Воображение идиота». При въезде в Италию — чудовищная пробка: это субботним утром немцы ринулись отдыхать к соседям, к морю. Литера D на номерном знаке выдает их с головой. Помните рекламу шоколада Ritter sport? Там еще такой слоган — «Quadratisch. Praktisch. Gut». Так вот, автомобили у немцев тоже такие — квадратные и практичные. А значит — хорошие, ведь для немца практичность — это как раз знак качества. Обычно это универсал, где к задней дверце приторочены три или четыре велосипеда. Федь катание на фелосипетах фсей семьей полесно тля сторовья, я–я, натюрлих! Осопенно после тофо, как фыпьешь пару литров топрофо пафарского пифа и съешь пару сфиных ношек. Вундербар!
Кроме того, на крыше обычно пристегнут скутер, точнее, нижняя его часть. А в багажнике находится склад самых разнообразных нужных вещей — рюкзаки, термосы, чайники, даже фены и утюги. В самом деле, доннерветтер, приедешь в гостиницу, и там не окажется, к примеру, яйцеварки! Это же катцендрек знает что!
Гидша сказала нам, что из всех приезжих итальянцы больше всего любят немцев. Ну уж это дудки! Скорее, любят их тугие портмоне. Ибо общеизвестно, что трудолюбивый опрятный немец на отдыхе совершенно преображается: напиваясь до чертиков, он затягивает во все горло «Моего милого Августина», начинает мотать нервы официантам и громко жаловаться на отсутствие в меню сарделек с кислой капустой. Короче, свинья свиньей. Врезался мне в память результат соцопроса, проведенного в самой же Германии: как вы расцениваете поведение своих земляков на отдыхе за границей? Так вот, 88 процентов ответили, что им просто–напросто за них стыдно. А 88 процентов зря не скажут, это уж точно.

Матриархат в действии

Итальянские же машины выглядят несколько по–другому. Это, наоборот, склад вещей ненужных. Через заднее стекло видны обрывки газет, непарные носки, пустые пластиковые бутылки.
Сами итальянцы отдыхать начинают уже в авто: частенько можно наблюдать, как девушка на заднем сиденье, разувшись, кладет ноги водителю на плечи. Он никак не реагирует, знай передачи переключает. Расслабляйся, дорогая, только зеркало заднего вида пятками не закрывай. Наверное, это еще одно следствие итальянского матриархата. Нередко я видел такое: женщина в автомобиле возмущается, что–то выкрикивает своему сидящему за рулем мужу — дескать, остолоп! рогоносец!.. — или не знаю какие у них в моде обзывалки. Мужчина же вместо препирательств просто покорно вздыхает и поглаживает женщину по колену — мол, я тоже люблю тебя, дорогая.
Итальянец — вечный ребенок, маменькин сынок. Если вы, дорогие читательницы, захотите охомутать именно итальянца, приготовьтесь к тому, что надо сначала понравиться его маме. Каких бы ни было в его жизни женщин, он всегда прибежит к мамочке и похвастаться успехами, и пожаловаться на жизнь. А уж мама не остается в долгу — она день и ночь молит святую богородицу, чтобы ее сыночек стал большим начальником и целый день только и делал, что смотрел футбол по телевизору.
Но сначала, уважаемые читательницы, подумайте, нужен ли вам этот самый итальянец. Конечно же, он эмоционален, романтичен и будет бежать за вами с криками «Belissima! Donna mia!», причем восторгаться будет совершенно искренне... но только до того момента, пока не увидит следующую красавицу. Тогда он побежит уже за ней, выкрикивая те же самые фразы. Это считается у итальянцев совершенно нормальным — местные синьориты на это даже не обижаются. Приготовьтесь, однако, что если даже вам удастся завязать с итальянцем отношения, он будет динамить вас много лет, прежде чем решится на брак. Ибо развод в Италии — дело неспешное, дорогостоящее и иногда тянется всю жизнь. Плюс необходимо личное разрешение папы. Неудивительно, что на 2000 браков здесь приходится один развод, а на семью, где есть разведенный, показывают пальцем. Здесь особую актуальность приобретает поговорка: «Жена — не лапоть, с ноги не скинешь». Итальянцы так и говорят: я не столь богат, чтобы оплачивать развод, дешевле иметь жену и любовницу. Жениться итальянцы стараются, лишь если уж приперло, обычно, когда залетела их подружка. Наша гидша рассказала, что в прошлом году в Неаполе они видели целую процессию невест с животиком. Когда они спросили у их итальянского сопровождающего Карло, что за такой своеобразный экстерьер у новобрачных, Карло сочно захохотал и сказал: «А это наш неаполитанский обычай!»

Север и юг

Северная Италия, область Ломбардия, — это не совсем Италия в классическом понимании этого слова. Среди жителей встречаются ярко выраженные блондины, в гастрономии преобладают не макарошки, а телячья «котолетта», а оливковых и апельсиновых рощ на севере не наблюдается. Север — богатый, промышленный, утыканный заводскими корпусами с очень даже знакомыми словами вроде «Феррари», «Оливетти» или «Цептер». Юг — бедный, аграрный, где крестьяне ковыряются в своих огородах, по–мужицки упертые и твердолобые, а когда уж совсем припечет, грузятся на теплоходы и сотнями сбегают в благополучную Америку, где вступают в местную мафию или развозят пиццу. Это штампы. А как на самом деле?
Перечитывая «Крестного отца», я наткнулся там на любопытную фразу, которая сразу проясняет суть отношений северян с южанами: «Уроженец Северной Италии, человек образованный, он не испытывал ничего, кроме презрения, к этим южанам с Сицилии и из Неаполя, что набивались как тараканы в его дома и разводили насекомых и крыс, бросая мусор во двор и в ус не дуя, что портят его имущество». Страницей позже этот же домовладелец называет пришедшего к нему дона Вито Корлеоне «сицилийской обезьяной». Поняли? Южане для них и не совсем люди–то, а что–то вроде приматов. Итальянцы — не итальянцы, турки — не турки, арабы — не арабы. Черт–те кто и сбоку бантик. Промежуточное звено, одним словом.
И так везде. Помимо того, что итальянцы — страшные бахвалы и считают, что их город самый лучший, они обычно еще и поносят соседей. Немудрено, что, хотя итальянская нация, по идее, должна быть прочно сцементирована — и естественной, четко очерченной границей страны (сверху горы, снизу море), и единым итальянском языком, и католической религией, — страну многие века преследовал раздрай, и только в 1870 году Виктору Эммануилу II с его премьер–министром Кавуром удалось наживулькать на нитку единого телеграфа и железной дороги это лоскутное одеяло.
Кстати, объединение Италии началось именно с севера, точнее из Милана, города, который мы посетили первым. Меньше всего Милан похож на итальянский город. Первое впечатление — я снова попал в Париж.


Ну вот опять. Только собрался написать про Милан, как вспомнилась еще одна забавная история, рассказанная гидом. Да настолько забавная, что жалко ее упустить. Придется имплантировать в ткань повествования. А впрочем, почему бы и нет? Вот великий Боккаччо сочинил же по такому «принципу матрешки» целый «Декамерон»! Иначе эмоциональный итальянский гений, мысли которого скакали с пятого на десятое, так и не смог бы довести до конца свой труд. Кто это говорил: «Широк русский человек, надо бы сузить»? К итальянцам это тоже относится. Вон гляньте, как Леонардо разбрасывался: только напишет «Джоконду», тут же кидается изобретать парашют, на следующий день теряет к нему интерес и берется за создание миномета, через неделю уже новый проект — хрен с ним, с минометом, танк гораздо актуальнее, а вот еще подводная лодка в голову пришла... и так до бесконечности.
Итак, жила–была некая Галина Львовна, старушка — божий одуванец, преподававшая всю жизнь что–то гуманитарное. Была она помешана на итальянском искусстве и мечтала попасть в Рим. Но в советские времена этому препятствовало сами понимаете что, а вот позже, когда открылся железный занавес и туристы поперли на Запад, Галина Львовна была уже на пенсии и бедна как церковная мышь. Неужели не сбудутся грезы старушки? И предприимчивая пенсионерка устроилась на почту разносить письма, телеграммы и все, что там обычно разносят. Ежемесячно откладывая в загашник по десять долларов, настырная старушенция действовала по китайской поговорке «ибу ибу дэ дэ дао муди» — «шаг за шагом приближаться к цели».
И вот проходит пять лет. И бабушка набирает–таки необходимую сумму, и покупает туристическую путевку. И попадает, как назло, в группу к нашей Алле.
Нет, это была, безусловно, пытливая и любознательная туристка, которая все переспрашивала, уточняла, да и сама рассказывала другим много увлекательного. Но вот дисциплина у нее хромала на обе ноги. Она постоянно опаздывала, путала места и время явок, все забывала и прочее. Когда автобус приехал в огромный запутанный Рим, предчувствие беды начало витать в салоне. Многоопытная Алла сразу поняла, что со старушкой здесь что–нибудь случится. Так и произошло.
В Риме у туристов было свободное время, а вечером планировалась прогулка по вечернему городу. Сбор назначили в Ватикане, на площади Святого Петра. К условному часу группа была в полном составе, не хватало лишь Галины Львовны. Где искать поклонницу Рафаэля и Данте? Сотового телефона, разумеется, у старушки не было, отпустили ее, увы, без сопровождающего, со всех сторон наплывали бесконечные отряды китайцев и японцев, и ситуация представлялась совершенно безнадежной. Через полчаса вся группа уже тихо паниковала.
...Галина Львовна спешила к Ватикану. Она очень боялась опоздать. В руках она, как дароносицу, бережно несла фотоаппарат. Внезапно ею овладело сомнение: туда ли она идет? И справа, и слева тянулись одинаковые каменные львы, фонтаны и обелиски... Старушка заметалась. И вдруг взору ее открылась суровая красота собора Сан–Пьетро. Он гордо вздымал свою главу, увенчанную остроконечным шлемом–куполом. А крылья колонн, как две руки, сжимали с боков, теснили, пугали, брали в клещи.
Галина Львовна поняла, что просто так это оставить нельзя. Надо что–то делать. Она подняла фотоаппарат как можно выше и придавила спуск. Грянула вспышка, и бабушка, испустив чаячий вскрик, упала от этой невыносимой красоты в обморок.
Последний звук, который она услышала, — лязг упавшего рядом фотоаппарата...


Здесь я по всем законам жанра сделаю паузу. И исполню свое обещание — расскажу о Милане. Но еще лучше о нем расскажет карманный бедекер, купленный там же. Составлял его, видимо, итальянец, который не в ладах с русским, поэтому стиль путеводителя сильно напоминает китайское коммерческое предложение. Открываем и читаем: «Может, не хватает времени, чтобы показаться общительным, но умеет быть истинно благодушным: Милан может дать работу всем. Это уже не времена холодного города и не мягкосердечен к тем, кто осуждает «чужестранцев». В переводе с путеводительского языка на человеческий это значит: у нас тут рост производства идет, давай к нам, дешевая рабочая сила из Африки и Азии! И действительно, по улицам снуют мусульманки в клетчатых серых платках, элегантные стриженые негритянки модельного роста с ногами–циркулями, и много–много другого экзотического народа. Совершенно излишне, думаю, упоминать, что Милан еще и столица мировой моды, и родина двух знаменитых футбольных клубов.
В Милане есть две вещи, которые обязательно показывают туристам. Одна — собор Дуомо, безумное и роскошное нагромождение шпилей, нефов и пилястров, колючий шедевр готики, уже поэтому странный — ведь готика на Апеннинах не в чести. Вообще, от многих зданий в Италии остается такое впечатление, что это уже слишком. Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, венецианский Сан Марко, многие соборы в Риме создавались, кажется, по одному принципу: архитектор хватал лист бумаги, карандаш (или что там у них было, сангину какую–нибудь) и в азарте начинал пририсовывать к своему детищу все навороты и прибамбасы, которые теснились в его архитектурной голове. То есть выпендривался вроде Масяни — «а еще под эту музыку можно делать так!». В общем, как говорят итальянцы, «бог дал нам три вещи — горы, море и фантазию». Хоть они и хвастуны, но в этот раз оказались правы.
Второй объект для осмотра — кастелло Сфорцеско, замок герцогов Сфорца, невероятно похожий на наш Кремль. Те же формы и пропорции, та же зубчатая стена. Я сразу вспомнил, что Кремль строили итальянцы; полез по возвращении в энциклопедию — точно! 1485–1508 годы, архитекторы Алевиз Фрязин, Марк Фрязин, Бон Фрязин и Антон Фрязин. Может показаться странным, что они все были Фрязины, — близнецы, что ли, или однофамильцы? — если не знать, что «фрязин» по–старорусски всего–навсего «итальянец». Вообще надо отметить, что мы любим потыкать в нос другим своим балетом и космосом, наукой и медициной, но, когда доходит до серьезного дела, приглашаем иноземцев. Чем мы сейчас хвастаемся перед всем миром? Тем, что создали иностранцы. Фрязинским Кремлем, Петербургом, спроектированным Росси и Растрелли, Медным всадником — воплощением национального духа, сработанным итальянцем Фальконе, яйцами, извиняюсь, Фаберже... да что говорить! Даже Камчатку в свое время отправили открывать датчанина Беринга.
Или возьмем врачей. Помните, Ленин писал про свое лечение: не подпускайте ко мне русских обалдуев, неумех, тунеядцев и пр. (вот уж мастер был поругаться! а вроде из приличной семьи), дайте мне немца или швейцарца.
Впрочем, я не русофоб. Одного случая вполне достаточно, чтобы восстановить попранную национальную гордость. Ну, того самого, когда немцы не справились, а Кутузов смог.
Из династии Сфорца особого упоминания заслуживает Людовико, который привел казну к разорению, но зато приютил флорентийского беглеца Леонардо да Винчи, заказав ему несколько работ. Кстати, именно расточительному Сфорца мы обязаны созданием «Тайной вечери», которая находится в миланской церкви Санта Мария делле Грацие.
Внимательный читатель спросит: «А где же Ла Скала»? А что Ла Скала? Во–первых, она на реконструкции, и спектакли пока дают в другом театре. Во–вторых, снаружи театр выглядит настолько примитивно и провинциально, что даже оторопь берет. Главное — это то, что происходит на сцене, имена. Ну и публика, удивительная публика, которая на спектаклях складывает норковые шубы прямо в проходах и готова устраивать потасовки из–за спора, кто лучше пел — Мария Каллас или Рената Тебальди.


Через некоторое время Галина Львовна открыла глаза. Двое высоких мужчин в лилейных одеждах, склонившись, простирали к ней длани... Над головой у них растекались золотым электрическим маревом то ли нимбы, то ли отблески вечерних римских фонарей. «Вот и все! Я в раю!» — промелькнуло у старушки, и она благодарно, с облегчением вздохнула. Поэтому, когда ангелы взяли ее за руки и за ноги и бережно понесли, она приняла это как должное. Однако, когда они почему–то засунули ее в такой до боли знакомый экскурсионный автобус, бабушка насторожилась...
Тем временем Алла на площади Святого Петра пребывала в состоянии, близком к коматозному. Самые жуткие картины рисовались ей: старушка под колесами сумасшедших римских мотоциклистов, неосторожное падение в Тибр, ограбление неграми... Поток тяжелых мыслей был прерван появлением на горизонте двух рослых красавцев в белых рубашках. Водители! «Не нервуйся, Алла, — добродушно сказали они (водители были поляки), — бабушка уже в автобусе». А вышло так. Заблудившись окончательно, Галина Львовна в итоге остановилась прямо напротив своего пассажирского лайнера, но в темноте не обратила на это внимания. Когда бабушка упала в обморок, то ударилась головой об автобус. Глухой стук загадочного происхождения разбудил водителей, дремавших в креслах. Когда они вышли, то обнаружили искомую бабушку прямо у колес. Оставалось только поднять ее и препроводить в салон. Но если вы думаете, что на этом приключения закончились, то вы плохо знаете Галину Львовну...


Именно эти две вещи — пицца и паста, — как вы знаете, и составляют гордость итальянской кухни. Заведения, в которых они подаются, называются соответственно pizzeria и pasticceria. Бывает еще gelateria, то есть кафе–мороженое. Это уже реже. Чисто теоретически существует и yoghurteria, но это слово я встречал только в разговорнике.
Я, конечно, был готов к тому, что Италия — страна макарон. Но помилуйте, не до такой же степени! Нет, разумеется, в ресторанах полно шницелей, морепродуктов и всяких таких вкусностей. Но вот в большинстве фаст–фудов присутствуют только макароны да пицца. При этом итальянцы страшно оскорбляются, если сказать им, что их кухня однообразна. «Как это — однообразна? У нас ведь восемьсот видов заправок для макарон!» Каждая семья имеет свой фирменный рецепт заправки, а покупать к пасте магазинный соус считается моветоном. Есть даже такая пословица: «Он настолько беден, что ест макароны с кетчупом». Более презираемого субъекта итальянцы, видимо, и представить себе не могут.
Самое обидное — отдавать за лапшу, которую ты у себя дома трескаешь только в черный день, пять евро или около того.
На второй день ты вспоминаешь «Похождения бравого солдата Швейка»: «Лучше всего кнедлики с кислой капустой, — прибавил он меланхолически, — а макаронам место в сортире». Через три дня ты уже ненавидишь лапшовое меню и мечтаешь о тарелке борща и тазике пельменей. На четвертый день тебе хочется вывалить тарелку спагетти на голову официанта и полить сверху каким–нибудь соусом. На пятый ты воспринимаешь неизбежное зло под названием «макароны» с апатией и смирением.
Есть еще antipasti (закуски) и insalata (салаты). Antipasta больше всего напоминает что–то недоеденное другими клиентами, а потом заботливо собранное тебе на тарелку. Маленький кусочек пиццы, ломтик сыра, листочек салата, долька жареного баклажана.
Самый же популярный из салатов — frutti di mare (дары моря). Это разные морские гады, сбрызнутые оливковым маслом и перемешанные с зеленью. Среди них встречаются настолько причудливые, что, поедая их, ощущаешь себя героем шоу «Фактор страха».
А вот что мне действительно понравилось, так это итальянские фруктовые салаты и фруктовые напитки. Строгих правил приготовления нет. Обычно берутся любые фрукты, которые есть дома, смешиваются — и в холодильник.
Стакан напитка «фрутто» стоит в кафе 4 евро. Приготовленный собственноручно, он обойдется вам много дешевле.
Итак, рецепт напитка «фрутто». Для него необходимо взять высокий стакан примерно в половину литра. Нарезать кубиками (с гранями примерно 1,5–2 см) обыкновеннейший арбуз (он должен занимать примерно три четверти от всего количества фруктов). Можно вместе с косточками. Затем — кусочки дыни. Затем — персик полосками. И в заключение несколько ягодок — например, красную смородину прямо с хвостиком и листочками и малину. Все заливается доверху водой, и добавляются кубики льда. Этот коктейль надо не только пить, но и есть. Поэтому к нему подаются и соломинка, и ложечка.


Раньше я считал, что это просто такое пренебрежительное выражение из голливудских фильмов, и приписывал его шовинизму американцев. Типа «вонючий ниггер» или «узкоглазый япошка». Тем более в американском кинематографе — а другого–то мы почти не видим! — итальянцы всегда на вторых ролях — например, официантов в баре. «Эй, Джузеппе, принеси–ка нам тарелку своих дурацких макарон!» «Yes, sir!» — отвечает смолисто–кучерявый Джузеппе с полотенцем через руку, обжигая гостей белозубой улыбкой. «Да пошевеливайся, пила для сыра!» — «Surely, sir!» — «Постой–ка, как ты это говоришь? Су–рел–ли? Вот умора! Да когда же ты, неаполитанская макака, выучишь американский язык?» — «Не знаю, сэр», — добродушно отвечает Джузеппе, улыбаясь еще лучезарнее. «Смотри у меня, чумазый мошенник, не забудь добавить туда ваших дерьмовых помидоров и все остальное, что положено, и налить белого вина!» — «Уже готовлю, сэр!»
Вот такая картина, вызывающая справедливый гнев на толстопузых янки и наших угнетенных братьев. Вообще мы любили себе в братья записывать всякую голытьбу. Чем беднее и неразвитее, тем больше степень родства. Если же на «брате» из всей одежды только набедренная повязка, то это о–о–о! Супер! Хотя я, например, не хочу иметь в братьях эфиопов или в сестрах — жительниц Маврикия, насмотревшись в Европе на их бескультурье. Но мы отвлеклись.
Так вот, обе части этой идиомы довольно справедливы. Насчет макарон мы уже прошлись в предыдущей главке. Насчет грязи — тоже правильно. Въехав в Италию со стороны чистенькой Австрии, можно получить небольшой шок. Слоем в три пальца вдоль обочин тянутся целлофановые пакеты, окурки, жестяные банки из–под кока–колы и местного газированного напитка «чинотто» (по вкусу — один к одному наш «Байкал», сдобренный чем–то жгуче–перечным). В больших городах — то же самое. К тому же в каждом итальянце дремлет непризнанный Леонардо да Винчи, который иногда просыпается с разрушительными последствиями. В результате фломастерами и маркерами в Италии разрисовано все: метро — как станции, так и вагоны (даже потолки), — стены шедевров архитектуры, заборы, скамейки, афиши, рекламные лайтбоксы... слишком долго все перечислять. Особенно я был удивлен, когда бросил взгляд на перрон в римском метро и увидел на полу круглые черные бляшки сантиметров так пять–шесть в диаметре, как на шкуре у жирафа. Самостоятельно понять их происхождение мне не удалось. Разгадать тайну помогли москвичи — у них в метро творится то же самое. Оказывается, римляне просто плюют жвачку на пол, а огромная толпа растаптывает ее ногами.
К тому же в Италии, пардон, грязные туалеты.
Чтобы меня не обвиняли в пристрастности, процитирую авторитетного Марка Твена, «Простаков за границей»: «Они очень нечистоплотны, эти люди, их лица, руки и одежда одинаково грязны. Если они видят на ком–нибудь чистую рубашку, то проникаются к нему презрением. Женщины полдня занимаются стиркой у общественных водоемов, но, вероятно, они стирают чужое белье. А может быть, у них одна смена для носки, а другая для стирки; как бы то ни было, в стираном белье они не ходят».


Это сердце Италии. Здесь самые красивые пейзажи, самый литературный язык, эталоном которого служит «Божественная комедия», самая классическая кухня... в общем, все самое–самое... по словам самих тосканцев, конечно. Но, по крайней мере, именно здесь великого писателя, урожденного Анри Мари Бейля, в самое сердце поразило то, что сейчас называется «синдромом Стендаля», или «флорентийским синдромом». Это когда человеку от обилия шедевров архитектуры или роскошной природы становится плохо.
Да и наш соотечественник все время протирает глаза, чтобы понять, не пригрезились ли ему покрытые нежной кудрявой зеленью Апеннины, так называемые «плюшевые горы», серебристое мерцание на солнце оливковых деревьев и бесконечные кипарисы, формой напоминающие эдакие вертикальные гигантские люля–кебабы.
Пиза — крохотная, наверное, меньше нашего Бердска. Все, что осталось от ее грандиозного средневекового величия, когда четырехсоттысячная Пизанская республика снаряжала боевые корабли и торговала с половиной мира, — это Piazza dei Miracoli, или Поле Чудес. Это небольшая площадь, где на сочном, ярком травяном ковре раскинулись четыре здания: собственно башня, или кампанилла, затем баптистерий (крестильня), кафедральный собор и крытое кладбище Кампосанто. Хотя весь комплекс построен в период с XI по XIV век, но выглядит так нарядно и свежо, будто ему две недели от роду. Причина кроется в материале — белоснежном мраморе, который выглядит необыкновенно празднично. Вообще вся композиция напоминает что–то аппетитно–кондитерское, какой–то набор бисквитных тортов и пирожных в сахарной глазури. Раньше я думал почему–то, что Пизанская башня — это нечто торчащее отдельно. Оказывается, не так. Она органично вписывается в Поле Чудес и более того — даже теряется на фоне величавого баптистерия. Думаю, если бы не ее наклон, никто бы башню даже и не замечал.
Пизанская башня, между прочим, воздвигалась в два приема. Сперва в 1173 году Бонанно построил три этажа, а когда почва начала оседать, от испуга бросил это тухлое дело. Веком позже, как загадочно написано в путеводителе, «архитектор Джованни Симоне, пытаясь выпрямить башню(?!), достроил колокольню до шестого этажа». Оригинальный маневр делу не помог, и башня начала крениться дальше, пока не достигла наклона в пять с половиной градусов. В 1990 году кампанилла была закрыта для посетителей, и ее начали спасать. Сперва опоясали свинцовыми слитками. Нулевой результат. Потом начали трамбовать почву у основания. Толку не было. И, наконец, заморозили почву жидким азотом и установили систему якорей–противовесов. И башня снова начала двигаться, на этот раз в противоположную сторону. Легко представить, как струхнули итальянцы и какой кипеж поднялся в рядах реставраторов. Ведь если кампанилла рухнет, кому тогда нужна эта Пиза? И с каких автобусов сдирать по 60 евро за час стоянки? Работы приостановили. И начали пробовать другую идею — экскавацию земли под башней. К 1999 году наклон удалось остановить, и башню вновь открыли для туристов. Впрочем, подниматься на нее вряд ли имеет смысл. Во–первых, это стоит денег. Во–вторых, не каждый организм выдержит подъем на 294 ступеньки. И, наконец, в–третьих, вид с башни совершенно неинтересен: вокруг на сотни метров тянутся кварталы местных хрущевок, абсолютно таких же, как и у нас, разве что цвет у них терракотовый, а крыша — красная черепичная.
У меня проблема спасения башни вызвала почему–то ассоциации с больным шатающимся зубом. Наверное, потому, что у самого в поездке выпала пломба. При этом мне в голову постоянно лез стоматологический план укрепления знаменитого памятника: ввинтить внутрь какие–то титановые штифты, залить их цементом... в общем, полная чушь. Или не чушь? Может быть, надо запатентовать?..


Если отвлечься от итальянцев, то какие все же шустрилы эти японцы! Везде они подсуетятся, влезут, смекнут и получат свой профит. Мало того, что они много лет смотрели нашу передачу «Это вы можете» и бесплатно передирали всякие разные изобретения. Мало того, что они до дыр зачитали нашу «Технику — молодежи», заимствуя оттуда все, что заблагорассудится. Так они еще и протянули свои японские щупальца по всему миру, на корню скупая лакомые куски. Вот в Зальцбурге стоял себе после войны разрушенный бомбежками домик Моцарта. Стоял и стоял целых пятьдесят лет, аж до 1994 года. Пока не вмешались японцы и не вложили свой капитал: восстановили домик и сейчас показывают за 12 евро пуговицу то ли Моцарта, то ли его отца и прядь волос, отстриженную невесть у кого (подробней см. в следующих выпусках).
А теперь самураи изматывают итальянское правительство предложениями взять в лизинг падающую башню. Дескать, отдайте нам, а мы ее гарантированно спасем. Каким образом — это наше дело. Например, поставим рядом огромную руку, которая будет башню поддерживать. Вы только отдайте. И заодно давайте Венецию, мы тоже не допустим ее утонутия. Итальянцы ломаются. Наверно, всякие дебаты идут в парламенте. Всякие местные ЛДПР и «Родины» выступают гневно. Мол, не допустим иностранцев на священную пизанскую землю! Тем временем кампанилла продолжает потихоньку крениться. И, говорят, если ничего кардинального не сделать, к 2200 году совсем упадет. А пока в Пизу регулярно наезжают экскурсионные автобусы, у подножия легендарной кампаниллы ведется бойкая торговля ее гипсовыми клонами масштаба 1:200. А глянцевые негры у входа на Поле Чудес предлагают почему–то огромные африканские тамтамы, около метра высотою. Ни фига себе сувенирчик! Я представил, как бы я повез такую безделушку домой, и развеселился. Думаю, если действовать согласованно и вчетвером, этот барабан еще можно пропихнуть в двери автобуса. Но вот дальше... Он, видимо, падал бы с багажной полки в проход салона каждые 15 минут, оглашая автобус гулкими громовыми раскатами и пугая попутчиков. Но сложнее всего, наверно, было бы объяснить потом на выезде из Евросоюза польским пограничникам, что это ПРОСТО БАРАБАН, а не тара для транспортировки валюты, наркотиков или спиртного.


Есть такой бородатый анекдот (кто знает, может пропустить абзац). Всемирный конгресс филологов. Встает итальянский ученый и говорит:
— Путем длительных исследований мы выяснили этимологию слова «стибрить». Оказывается, в XV веке у купца на реке Тибр пропал корабль со всем грузом...
Тут поднимается русский коллега и, ядовито ухмыляясь, спрашивает:
— А в городе Пизе у вас ничего не пропадало?..
А вот у нас в городе Пизе пропал экскурсовод. И все из–за того, что у нас было предусмотрено свободное время. Тут надо заметить, что для туриста, без затруднений ориентирующегося на местности и владеющего языками, свободное время — это подарок, для всех остальных — настоящий бич. Помните мучения Семен Семеныча на тесных улочках то ли Каира, то ли Стамбула? Очень жизненно снято. Фраза «Встречаемся во столько–то у скамейки Гарибальди» еще не гарантирует успеха. Часть туристов перепутает ее с фонтаном Муссолини, а кто–то придет минут на пятнадцать позже — часы–то у всех идут по–разному. У кого–то спешат, у кого–то отстают, кто–то вообще с самой Москвы их еще не переводил. В общем, придя на место встречи, мы обнаружили, что пятнадцать гавриков здесь, а экскурсовод с остальной частью группы — неизвестно где.
Пришлось мне сделать самый первый звонок за рубежом по сотовому. 2 евро минута! (Почему так дорого, объясню позже). Алла нашлась! Оказывается, собрав две трети народу, она не дождалась остальных и рванула к стоянке туристических автобусов.
Будь благословен, Мартин Купер, изобретатель мобильного телефона! Не будь тебя, я бы до сих пор сидел в Пизе и помогал неграм продавать их тамтамы.


Флоренция находится от Пизы совсем близко. Кажется, 70 километров. При этом флорентийцы и пизанцы друг друга терпеть не могут. В частности, пизанцы говорят: «Лучше иметь дохлую собаку у порога, чем соседа–флорентийца». Флорентийцы не остаются в долгу: «Скорей бы уж упала ваша башня и к вам перестали ездить туристы». А на следующий день после теракта 11 сентября на флорентийском стадионе появился плакат: «Бен Ладен, не перепутал ли ты башню?» Вообще в Италии считается, что характер у флорентийца ядовитый, желчный, саркастический. Да и само слово «флорентиец» напоминает мне что–то скользкое, шипящее, бесхребетное. Хотя вот «Флоренция» звучит приятно — что в русской транскрипции, что в итальянской (Firenze), напоминая чем–то перезвон колоколов в городских церквях. И переводится тоже красиво — «цветущая».
Во Флоренции нас начала настигать знаменитая итальянская жара. Сами итальянцы выражаются так: «У нас сегодня не жарко, всего 31 градус». При таком показном стоицизме все они, однако, днем прячутся по домам. Кроме туристов, на раскаленных улицах города никого и не увидишь.
Во Флоренции мы впервые познакомились с итальянской экскурсоводшей. Все они как на подбор — бодрящиеся старушки, забронзовевшие на жгучем южном солнце, сморщенные, как вяленая вобла. Говорят по–русски как будто бы правильно, но невыносимо монотонно и с таким скрипучим акцентом, что через несколько минут хочется послать к свиньям собачьим и старушку, и всех Веспасианов — Тертуллианов — Квинталов — Маргиналов, про которых она рассказывает. Усугубляют мучения наушники. На шею туристам принудительно развешиваются компактные радиостанции с наушниками — как поясняет турфирма, «для того, чтобы пояснения были хорошо слышны на шумных итальянских улицах». На самом деле — чтобы еще раз бессовестно ободрать экскурсантов на три евро.
Очередная пенсионерка–экскурсоводша привела нас на площадь перед самым красивым собором Флоренции — Санта Мария дель Фьоре. Площадь маленькая — собор гигантский. Поэтому осмотр его можно производить только задрав голову высоко вверх и разинув рот. Чем и пользуются карманники.
Собор похож на дорогой инкрустированный сервиз. Главный купол напоминает роскошную супницу, а колокольня Джотто рядом — огромную солонку. Но дель Фьоре надо не описывать — его надо видеть. Хотя бы на фотографии.
— Гор–р–ратшая зона! — раскатывался голос итальянки над площадью. — Р–р–работают тсигане! Снимают тшулки, не снимая босоношек, или, как говорят у вас в России, на ходу колеса тшинят! Незаметно вор–р–руют кошельки, телефоны, деньги, видеокамеры!
Мы в панике оглянулись по сторонам, ища этих ужасных цыган, невидимых, бесплотных, но опасных, как ниндзя. Хм! Попробуй разбери, кто здесь цыган, а кто нет! Все смуглые и кучерявые, как из одного инкубатора. Единственные подозрительные личности, которые тусовались вокруг, — это какие–то бангладешцы, продававшие пластмассовые пистолеты для пускания мыльных пузырей, да уже приевшиеся африканцы, торговавшие на сей раз кожаными сумками. Но испуг уже глубоко въелся нам в подкорку, и, когда к нам подошла безобидная цыганка и попросила мелочи якобы на восстановление храма, вся толпа дружно шарахнулась от нее.


Тридцать лет назад итальянцы жили гораздо хуже нас. Об этом с прискорбием, не свойственным обычно справочным изданиям, сообщает Большая Советская Энциклопедия: «Италия, — говорится там, — страна низкой заработной платы. Большинство рабочих получает 60–70 тысяч лир, а довольно значительная группа трудящихся, особенно на Юге, — не более 40–60 тысяч лир в месяц» (М., 1973).
60 тысяч лир соответствовали примерно нашим застойным 85 рублям. Конечно, тогда мы могли смотреть на итальянцев сверху вниз и даже сочувствовать им. Но за прошедшее время они совершили огромный скачок. Теперь средний доход на душу населения составляет примерно 1200 евро. Совсем неплохо для Южной Европы. Даже если учесть итальянскую дороговизну, получается, что уровень жизни у них выше нашего раза в три.
Несмотря на такой грандиозный экономический прорыв, итальянцы считают, что живется им скверно. Они на чем свет стоит костерят своего Берлускони, сочиняя про него злобные байки вроде: «Упал самолет с Берлускони и членами правительства. Вопрос: кто спасется? Ответ: спасется вся Италия». Стены, особенно на юге, разрисованы надписями наподобие «Берлуска — свинья». Рядом обычно намалеваны серп и молот. Или какая–нибудь красная звезда. Ну не наигрались они в свое время в социализм! Детская болезнь левизны у них, видите ли. Дурачки инфантильные. Они мечтают о недоразвитом социализме, мы — о развитом капитализме. Каждому свое.
Немудрено, что именно в Италии, во Флоренции, прошла самая первая в мире забастовка. Это случилось в далеком 1345 году, а организатором ее был чесальщик по имени Чупо Брандини. Не знаю, что именно он там чесал, но картинку эту себе живо представляю.
Чупо робко заходит в офис директора, подталкиваемый своими коллегами. Переминается с ноги на ногу, терзая в руках свой средневековый колпак.
Увидев столь внушительную делегацию, директор поперхивается кьянти.
— Вы чего, рагацци? Дверь перепутали?
— Ваше скородие! — робко начинает Чупо. — Просьбицу до вас имеем... Выслушайте, не обессудьте.
— Пронто, — директор поудобнее разваливается в кресле.
— Так это... чешем и чешем... а денег все нету... Надо бы прибавить, ваше скородие... Скузи, конечно, и все такое, но все–таки... мне вот пятерых детишек надо кормить... Чинкуэ бамбино, компрезе? Джованни, Джузеппе, Чезаре, Марчелло и Антонио.
— Ничего себе, настрогал! — покачивает головой директор. — Бычьим пузырем надо было пользоваться!
— Словом, мы так порешили... надбавку нам надо — по золотому флорину кажный месяц... и сверхурочные оплачивать в двойном размере... а то сыр с оливками дорожает... спагетти тоже недешевы... а у меня Джованни, Джузеппе, Чеза...
— Та–ак, — начинает багроветь директор. — Кажется, я догадываюсь. Это что, первая в мире забастовка?!
— Кажется, так выходит, — пожимает плечами Чупо.
— Да я вас! — орет директор страшным меццо–сопрано. — Запорю! Колесовать велю! В испанские сапоги вас! Щас стражников кликну!
— Воля ваша, барин, — кланяется Чупо, — только тады работу мы бросим, а сукно свое чешите сами.
— Холоп! — кричит директор. — Смутьян! Гарибальдиец! Может, ты еще и первый в мире профсоюз тут устроишь?
— А что, это мысль! — светлеет лицо Чупо. — Профсоюзные взносы можно собирать, путевки распределять... это ж какие деньжищи, мамма миа!..
Не знаю, чем закончилась эта забастовка — то ли Чупо Брандини сотоварищи добились желанной прибавки, то ли директор нанял первых в мире штрейкбрехеров... но все равно, по тем временам это был мужественный поступок.


В отличие от северных соседей, в Италии пахнет. И пахнет не всегда приятно. Например, Флоренция — столица итальянской кожи, и там постоянно ею прет на улицах. В Риме часто воняет хлоркой. А чем пахнет в Венеции, я пока говорить не буду, а скажу при удобном случае.
Еще одно культовое место во Флоренции — базилика Санта–Кроче. Там похоронены разные флорентийские гении всех времен. Галилей, например, Микеланджело, Макиавелли, Россини и даже Маркони, которого на Западе считают изобретателем радио. Кроме того, там есть гробница еще одного уроженца Флоренции — Данте, но самого Данте там нету. Его прах — в Равенне. Ну и правильно! Потому что к своим великим гражданам Флоренция относилась по–свински. Сейчас горожане на все голоса восхваляют Данте, даже поставили ему памятник, который сами же из–за широко расставленных ног прозвали «Данте, прыгающий через лужу». А семьсот лет назад осудили его на смертную казнь по политическим мотивам. За то, что он сочувствовал не каким–то белым гвельфам, а черным. В общем, средневековый Лимонов. Приговор отменили аж в 1966 году! С Галилеем тоже плохо обошлись. В общем, быть знаменитостью во Флоренции лет пятьсот назад — ничего хорошего.
Площадь Санта–Кроче — легендарный исторический центр. Но очень уж скучный. Увидеть там можно только разморенных жарой туристов да внушительных в бедрах итальянских синьорит, таскающих за собой огромные тележки с сувенирами.
Алла поведала нам, что в ту же самую экспедицию, в которой участвовала Галина Львовна, ездил один быковатый молодой человек. Так мы и назовем его для краткости — Быча. Одет он был по тем временам очень красиво: малиновая водолазка, фиолетовые брюки, зеленый пиджак и кремовые сандалии. На всех пальцах — по золотой гайке. Прослышал он от братков, что посетить Италию — это, типа, круто. А выбрал он малокомфортный автобусный тур, чтобы увидеть, чисто, все сразу — и Рим, и Венецию, и Помпеи с Везувием.
Вся беда была в том, что Быча очень плохо ориентировался в итальянской истории и не мог отличить спагетти от Капулетти, а пиццы — от Уффици. Поэтому где–то на третий день путешествия он ощутимо захандрил. И стал жаловаться, что вокруг одна какая–то непонятная лажа. Хожу здесь как лох, тему не просекаю. Даже пацанам, в натуре, нечего будет рассказать. В ответ Алла порекомендовала ему больше заниматься саморазвитием. Дескать, такой симпатичный молодой человек, не мешало бы и интеллект усилить. Подружитесь с кем–нибудь более подкованным, например с той же Галиной Львовной, и выспросите у нее что есть что. Быча оказался покладистым и действительно начал приставать к Галине Львовне с вопросами: а это чего за мраморная баба с большими сиськами? А что за мужик, у которого целый пакет лаврового листа на башке? И от ее пояснений Быча стал приобретать заинтересованность, на глазах умнеть и даже с апломбом рассуждать о Кватроченто и Ренессансе. Он снова налился жизненными соками и радостно повторял: «Ну вот, расскажу пацанам про Микеланджело, они вааще опупеют!»
Но добил Аллу случай во Флоренции. У группы было свободное время, и Быча ринулся — нет, не лакать мартини или покупать модный кожан — в галерею Уффици, осматривать живопись! Через некоторое время Алла недалеко от места сбора увидела Бычу, продирающегося к ним через водоворот туристов. По мордасам его текли светлые детские слезы.
— Алла! — страдальчески закричал он через всю площадь. — ... твою мать!!! (Десятиэтажное ругательство.) Зал Тициана закрыли!!!
Огромная площадь, наполовину состоявшая из русских, грохнула. А «твою мать, зал Тициана закрыли» с тех пор стало самой популярной присказкой у наших гидов.


«Уффици» в переводе с итальянского означает просто «офисы». Дело в том, что галерея создавалась герцогом Козимо Медичи (1560 год) для размещения офисов тринадцати городских магистраций (что это, кстати?). А потом уже офисы вытеснил музей. Странно, да? У нас обычно бывает наоборот. Всемирно известная галерея имеет достаточно запущенный вид. Ковер, покрывающий лестницу при входе, настолько пыльный, что начинаешь безостановочно чихать, ступив на него. Окна не мыли, наверное, как раз со времен Медичи. Картины висят на каких–то потертых веревочках. Стены белые, но грязные, украшенные странными овальными отпечатками — похоже, от ботинок хулиганистых посетителей.
Удивило меня то, что половина картин находится под стеклом, половина — без оного. Поясняя сей факт, бабушка–экскурсоводша сказала, что зависит это совсем не от их художественной ценности — под стекла попали только те картины, для которых нашлись спонсоры. Бедная, несчастная галерея Уффици! Прозвучало это так жалобно, что мне захотелось немедленно разыскать стекольных дел мастера, заплатить за работу и стать спонсором какого–нибудь средневекового шедевра.
Я сейчас стебаюсь, а дела и впрямь обстоят плачевно. Вот информация, выуженная мною давеча из Интернета: «Министр культуры Италии Джулиано Урбани пригрозил закрыть всемирно известную флорентийскую галерею Уффици, если правительство не откажется от своих планов по сокращению расходов, — передает Reuters. — «Бюджет требует 25–процентного снижения расходов на содержание музеев и археологических памятников... При таких мерах нам следует подумать о том, чтобы частично или полностью закрыть галерею Уффици», — заявил он в четверг. «Я не намерен, наблюдая за самоубийством, стоять и ничего не делать», — сказал министр и заявил, что дает правительству время одуматься (до декабря, когда бюджет будет принимать парламент) или оно увидит национальное достояние хотя бы частично, но закрытым». Во как! Не у нас одних культура страдает.
Собрание в Уффици весьма богатое. Джотто, Караваджо, фра Беато, Тициан, да Винчи и пр. Картины великолепные, но краски в основном тусклые, невыразительные — видимо, от избыточной музейной пыли. Наиболее знаменитый экспонат — Боттичелли, «Рождение Венеры». Из–за необыкновенной блеклости холст, к сожалению, не производит большого впечатления. Но постоять перед всемирно известным полотном все–таки приятно.
Из окон Уффици открывается очень красивый вид на крытый мост Понте Веккьо, гордость флорентийцев. Легендарная же река Арно, через которую он перекинут, представляет собой заболоченную зеленую канаву чуть шире нашей Ельцовки. Из тех речек, что курице по колено. Самое смешное, что по ней еще пытаются плавать катера.
Ближе к вечеру мы покинули Флоренцию и отправились в вечный город...

Продолжение следует.

Сергей БЕСЕДИН