«Чыгунка»

Поезд принадлежит Белорусским железным дорогам и несет на себе гордый лейбл «Беларуская чыгунка». Сервис на «чыгунке» чисто белорусский, то есть никакого. Изо всех товаров народного потребления — чай и минералка. Все остальное суровым начальником «чыгунки», видимо, отнесено к излишествам. При этом цены, вывешенные на купе проводников, поражали загадочностью. Чай, например, стоил 210, а минералка — 440 за бутылку. Перебрав в уме все известные мне валюты (рубли, доллары, евро...), я пришел к выводу, что стоимость указана в зайцах. Впрочем, милосердные проводники разрешили заплатить в рублях, по пересчете 1 рубль за 45 зайчиков. Как выяснилось много позже, нас надули. Официальный курс был 1:73. На этом социальная грусть еще не заканчивалась. Какой–то иезуит спроектировал вагоны таким образом, что окна в них открывались через раз. Нам досталась как раз такая плацкарта, где окно служило только источником света, но никак не кислорода. Через час на соседей по вагону стало жалко смотреть. Они хватали воздух ртом, как выброшенные на берег караси, а по лицам их стекал такой пот, будто они стоят у горна доменной печи. Я и сам, признаться, чувствовал себя не лучше, поскольку температура в вагоне поднялась до тридцатки и останавливаться не собиралась.
Кто–то из нашей группы не выдержал испытания герметичностью и пошел жаловаться проводнице. Между ними состоялся примечательный диалог.

Пассажир: У вас окошко не открывается.
Проводница: А шо вы хотите? Русский Иван делал!

Непонятно, к чему это было сказано — то ли к тому, что белорусский Петрусь сделал бы лучше, то ли к тому, что мы заелись до такой степени, что желаем ездить с открытыми окнами, но прозвучала тирада достаточно враждебно. Я лег на верхнюю полку и уперся взглядом в линкруст, полосатый, как моя жизнь. Ничего интересного на потолке не было. Только в углу окаменевал морщинистый комочек бубль–гума, приклеенный, очевидно, предыдущими путешественниками. Я размышлял. Чувства белорусов к нам я понимаю: едут сытые, богатые россияне через нашу территорию в какую–то Италию, будут там купаться в море, транжирить деньги, а мы тут как проклятые за ними подметай, убирай, носи чай, и все это за сущие копейки. Как же надо было постараться параноидальному экс–председателю колхоза Александру Григорьевичу Лукашенко, чтобы рассорить нас с тихими, незлобивыми, близкими по духу белорусами! Интересно, как же они относятся к соседям, где уровень жизни еще выше, — к Литве или Польше? Наверное, и того хуже. Недаром «бацька» в своих телевыступлениях, ища виновных в неурожае бульбы или разливе Свислочи, восклицает пафосно: «Это дело рук американских и польских разведок!» Дескать, вы, паны, на одной доске с америкосами, со времен Пилсудского нам как гадили, так и гадите. Лукашенковская паранойя оказалась заразительной и проникла уже повсюду. Так, одна знакомая журналистка из Беларуси вынуждена отправлять восемь из десяти своих материалов в корзину. А все потому, что редактор, просмотрев их поверх очков, выносит один и тот же вердикт: «Недостаточно оптимистично». А недавно вообще произошел случай из ряда вон. Принесла она статью о больных СПИДом. Так он выдал перл: «У нас в Беларуси СПИДа нет!» Вам это ничего не напоминает?
Как таковая граница Россия — Беларусь на железной дороге отсутствует. Но вот психологически чувствуется она очень отчетливо. В районе города Орша — первой крупной станции на белорусской стороне — по поезду прошмыгнули две загадочные личности, быстро предложив «зайчики» в обмен на рубли. Диковинной валютой никто не заинтересовался — похоже, в поезде не было ни нумизматов, ни зоофилов — и личности исчезли несолоно хлебавши. На остановках пейзаж выглядел слегка жутковато.
На брестском вокзале нас уже поджидал автобус, зафрахтованный туроператорами у минской фирмы. Вдоль вокзала прогуливаются неторопливые мужички–таксисты, крутят на пальцах ключи зажигания и предлагают уехать на своих потрепанных лоханях — «ауди» или «фольксвагенах» с двадцатилетним стажем. Других машин, более приличных, в Бресте почти не увидишь — беднота сказывается. Куда можно уехать из Бреста на такси, чесслово, не знаю.
Брест по–европейски ухожен и чист, но при этом по–совдеповски скучен и сер. Кроме типового панельного домостроения начала восьмидесятых, новизны никакой. И вывески выглядят так, что поневоле вызывают ностальгию. Универсам «Солнышко», кафе «Радуга», «Столовая N8», магазин «Ткани из Бобруйска». Увидев среди этого чинного уныния казино, я чуть не выпал в осадок.
Каких–то несколько минут, и мы на границе с Польшей. После вступления в семью европейских народов у поляков слегка съехала крыша от радости, они вообразили себя великой державой, поэтому русские и украинские автобусы держат на границе в отстойниках по четыре–пять часов. Нехорошо это — живых людей в автобусах мариновать. Между тем автобусы Евросоюза проскакивают по соседней линии «на раз» безо всяких досмотров, вызывая нездоровую ажитацию в российских рядах.

Польша — Германия

Год назад я уже проезжал по Польше и писал об этом в «Новосибирских новостях». Не хотелось бы повторяться, да и мало что изменилось, несмотря на вступление поляков в Евросоюз. Минусы: подорожали хлеб и бензин (с 28 рублей за литр до 36). Плюсы: поляки лихорадочно принялись за обустройство дорог. Такое впечатление, что вся техника, которую только удалось отыскать, брошена на дорожные работы — откуда–то выискались наши КамАЗы, жигули–«шестерки», УАЗы–«козлики», наверное, со времен махрового социализма. Еще плюсы: злотыми в пункте обмена валют запасаться уже не надо. В любом магазине с удовольствием берут евро и сдачу дают в чем угодно.
Когда наплачешься на польской границе, въезд в Германию проходит уже на ура, минут за тридцать. Пограничники немецкие нас не любят — пару лет назад здесь, в Людвигсдорфе, на таможенном переходе, в таком же автобусе русский турист двух немецких офицеров застрелил. С тех пор проверка наших документов идет в гнетущей тишине. Хорошо, хоть собаку не пускают по салону вынюхивать наркотики — потому как в наших автобусах всегда пахнет колбасой, и это амбре дезориентирует умное животное.
В Германии снова пришлось остановиться в неизбежном Дрездене. Тот хорошеет еще быстрей, чем Польша. Самая большая церковь Фрауэнкирхе, которая в прошлом году была еще без купола, теперь полностью реставрирована и засияла во всем своем великолепии. Немцы готовятся к 800–летию города (осталось два года) и старательно пилят–сверлят–строгают–приколачивают все что ни попадя. Дрезден сейчас напоминает огромный муравейник, где, однако, каждый муравей знает свои обязанности и ходит строго по своей дорожке. Трамваи заменены новыми (из четырех, кажется, вагонов) и больше смахивают на экспресс–поезд на воздушной подушке. Когда они двигаются по рельсам, то не громыхают, как наши, а еле слышно шипят — стыки–то все заподлицо.
Из Дрездена мы свернули резко на юг, проехали Баварию, затем ближе к вечеру оказались в Альпах, а ночевали уже в Инсбруке, в Австрии. Столица Тироля и Олимпийских игр — город достаточно своеобразный. Но в чем именно его своеобразие, я расскажу чуть позже, когда затрону Австрию в своих разрозненных заметках.

Италия. Первые впечатления. Мэйк–ап и щёчки-персики

Не знаю, как в Италии обстоит дело с рынком декоративной косметики. Полагаю, что не очень, ибо зачем нужна косметика женщинам, которых природа наградила естественным и роскошнейшим maкe–up"ом? Где–то у О.Генри написано: «Один взгляд на нее равнялся полному курсу заочного образования». Один же взгляд на итальянку равен посещению фруктово–овощного рынка. По крайней мере, ассоциации именно такие. Под щедрым итальянским солнцем все зреет, спеет, наливается и брызжет соком, в том числе и женские прелести. У итальянской донны не щечки — а смуглые персики с нежным пушком, не глаза — а влажно блестящие маслины, волосы отливают как самый черный виноград, а завиваются подобно усикам душистого горошка. Грудь у итальянки полновесная, дрожжевая, отвергающая худосочные модельные стандарты и напоминает — если продолжать те же съедобные метафоры — пару аккуратных круглых дынек. Нижние же, извиняюсь, половинки тоже наводят на мысли о бахче и обычно развиты еще больше: ситуация, когда в магазине к блузке размера «карранто кватро» (44) прилагаются брюки «карранто сэй» (46), не так уж и редка.
Когда–то в детстве в киножурнале «Хочу все знать» был сюжет про средневекового итальянского художника Арчимбольдо. Он специализировался именно на таких натюрмортах–портретах. Смотришь на картину — перед тобой обычная миска, наполненная овощами. Переворачиваешь — и вот он, портрет дворянина, миска становится шляпой, морковь — носом, луковицы — щеками, а салат — кружевными брыжами. Мне тогда, честно говоря, Арчимбольдо показался слегка тронутым. Что за нелепые фантазии, право слово! После путешествия в Италию многое в творчестве художника прояснилось. В самом деле, что брать за эталон и мерило в плодородной Италии, как не сами плоды! Любопытно, что даже плодоносят на юге Аппенин поля и синьориты одинаково обильно: лимонов и винограда снимается по четыре урожая в год, а урожай детишек в средней неаполитанской семье можно наблюдать в рекламе «Сделай на Тюнс больше».
Надо отметить, что, хотя итальянки не толстые, а вот именно наливные, животик над юбочкой проказливо свешивается даже у самых молоденьких синьорит. Вызван этот феномен, видимо, специфической итальянской кухней: практически не завтракая, итальянцы вечером садятся всей семьей и поглощают в огромных количествах пасту, пиццу, шницели, закуски, морепродукты — словом, все, что есть в холодильнике, от души запивая столовым вином. Правда, салаты заправляются только оливковым маслом — никаких майонезов! — а макароны якобы производятся лишь из твердых сортов пшеницы (так называемого семола), посему сильно от них и не полнеют. Округлости итальянок — это никак не повод для комплексов, а скорее причина гордости — иметь такую фигуру называется «держать линию». Мужчины более стройны — наверное, это следствие царящего в Италии матриархата. Но о матриархате чуть позже.

Продолжение следует.

Сергей БЕСЕДИН