Тёмная комната, или Кина не будет

«Камера обскура» в постановке Станислава Таюшева — первый в Новосибирске спектакль по Набокову на большой сцене и первая в этом сезоне премьера в театре «Старый дом».

«А не пора ли нам, друзья мои, замахнуться на Вильяма нашего Шекспира?» — потирая руки, вопрошал режиссер народного театра в фильме «Берегись автомобиля». Задача упрощалась тем, что Шекспир писал готовые для употребления пьесы. Но перенести на сцену роман — дело неблагодарное. Нужно искать пути. Фокин, к примеру, замахнувшись на Гоголя, поставил единственный эпизод из «Мертвых душ» — приезд Чичикова в гостиницу города N. Замахнувшись на Достоевского, он сотворил на сцене театра «Современник» «Карамазовых и ад», решив исследовать всего одно мгновение жизни сходящего с ума героя из романа «Братья Карамазовы». Постановку назвали идеальной интерпретацией классических произведений.
Станислав Таюшев, замахнувшись на Набокова, взял из романа «Камера обскура» основную сюжетную линию: семья — измена — наказание — смерть. От романа остались рожки да ножки. Рожки и ножки не могут быть интерпретацией по определению. Это неодушевленные предметы, останки убиенного существа. Но и останки могут быть привлекательны: так, рогами оленя модно украшать прихожую. При социализме эмигрант Набоков был запрещен, а потом вошел в моду. Особенно «Лолита» и «Камера обскура», откуда можно извлечь что–нибудь поучительно–занимательное либо надергать эротических сцен и вынести на сцену как эффектную картинку. Вот, например, в театре для новых русских — Театре Луны — Сергей Проханов ставил по «Камере обскуре» мюзикл «Губы». Он назвал это дело с танцами–манцами «респектабельным спектаклем для респектабельной публики», чему Набоков был бы весьма удивлен.
Станислав Таюшев с уважением отнесся к роману, не стал делать из него мюзикл. Согласно местному определению жанра, это «наваждение любви». Но танцев там тоже хватает. Спектакль начинается с милых кружений под патефон, олицетворяющих семейное счастье, этакий канареечный обывательский мирок. В том мирке преуспевающему искусствоведу Кречмару не хватает поэзии. Мечты навевают ему красивый эротический сон; своими не по возрасту сентиментальными переживаниями он делится с другом–писателем. Сон материализуется в очаровательную, как в кино, красотку Магду, случайно встреченную на улице. Юная особа не разделяет романтических настроений любовника и относится к нему потребительски. Танцевать она предпочитает с другим, и все под тот же патефон.
Обширная музыкальная подборка из популярного в Берлине эстрадного репертуара 20–30–х годов прошлого века указывает на время действия романа. Совпадают с романом и немецкие корни персонажей, на чем режиссер зачем–то делает акцент. Песен на немецком языке так много, что хочется забыть тот, на котором автор писал роман. Время от времени музыка затмевает все на свете, и тогда персонажи, общаясь, лишь артикулируют, дабы не мешать ей эмоционально и психологически наполнять спектакль.
Во времена немого кино властителем дум был рояль. Герои, беззвучно разевая рты, под музыку заламывали руки, метались, принимали горестные позы, рефлексировали, страдали по большому счету. Можно заподозрить, что режиссер стилизует спектакль под кинематограф тех лет. Вот и мизансцены построены как быстрая смена кадров. Вот и декорация ассоциируется с черными мехами кинокамеры, в объективе которой — классический киношный треугольник. Однако этими формальными приемами связь с кинематографом, как и с романом Набокова, исчерпывается.
Кинематограф — почва всего романа. В нем юная Магда грезит о кино, раскручивает на спонсорство любовника и становится бездарной актриской. «По ее способностям ей место скорее на экране простыни, чем на простыне экрана», — съязвил поэт Ходасевич. Он увидел, что «синематографом пронизан и отравлен не стиль романа, а стиль самой жизни, изображенной в романе». Жизнь Кречмара строится по известному пошлому сценарию: страсть к роковой красотке, разрыв с семьей, дальние странствия, дикая ревность, покушение, выстрелы...
Камера обскура — это предшественница фотокамеры, небольшая коробка, в которой изображение возникает в перевернутом виде. В ложном свете и воспринимает мир герой Набокова. Camera obscurus в переводе с латыни значит «темная комната». В нее попал, в ней остался потерявший зрение Кречмар как воплощение не только физической, но и духовной слепоты.
Все это — литературные тонкости. В спектакле страдания немолодого Кречмара подчинены одной–единственной схеме: и хочется, и колется, и мама не велит. Он беспрестанно вожделеет очаровательную нимфетку, однако и муки совести не заказаны этому человеку. С ним случается не только «наваждение любви», но и наваждение воспоминаний. Откручивая назад пленку заблудшей жизни, Кречмар делает стоп–кадр. Сквозной линией проходит через действие мизансцена «немой укор». На дальнем плане, в проеме позолоченной рамы, застывает семейный портрет: жена Кречмара, его дочь, шурин, друг–писатель. Все четверо — безупречно честные, высоконравственные люди. А на первом плане, в контрасте с ними, мается посторонний — аморальный отец. Он не способен на поступок, посему гибель семьи предотвратить не в силах. Как, впрочем, и свою собственную.
Мораль сей басни такова: семья — ячейка общества, страсть пагубна, нужно быть благоразумнее. Не пей из лужи — козленочком станешь! Но за что боролся, на то и напоролся. Бросивший жену Кречмар, сам того не ведая, словно в отместку заполучил рога, которые весело, играючи наставляет ему художник Горн. «Мне нравится помогать жизни окарикатуриваться», — посмеивается Горн, которому особо и трудиться не надо: достаточно добавить несколько штрихов, и карикатуру на Кречмара можно считать законченной.
«Мерзость! Свинарник!» — брезгливо выносит шурин исчерпывающий приговор. Кречмар, обладающий внешностью блеклой, голосом высоким и противным, душонкой полусгнившей, — персонаж не просто одномерный, но лишенный вообще какого бы то ни было обаяния. На его фоне парочка злодеев, Магда и Горн, выглядят куда интереснее. Оба — законченные циники, оба порочны, но их порок притягателен: предстают они в блеске красоты и молодости. Поэтому мораль сей басни терпит фиаско. Вернее, морали здесь не получается никакой, равно как и «кина».
Намек на современность проскользнул в спектакле едва–едва как посыл, что обаятельное зло куда опаснее замаскированного врага. Был и другой намек — на кино как форму жизни. Владислав Ходасевич писал о романе Владимира Набокова: «В нем затронута тема, ставшая для всех нас роковой: тема о страшной опасности, нависшей над всей нашей культурой, искажаемой и ослепляемой силами, среди которых синематограф». В наше время к нему прибавились рекламные ролики, мыльные оперы, ток–шоу, весь этот телевизионный гнус (или гнусь от слова «гнусный»). Но не надо требовать от театра слишком многого. Звучит музыка прошлого века — вот и пусть звучит. В спектакле «Старого дома» рассказывается вечная как мир история, в которой все привычно и понятно. А «некое таинственное сообщение» (которое узрел в прозе Набокова исследователь его творчества Михаил Шульман) осталось за кадром.

Яна КОЛЕСИНСКАЯ

Версия для печати
Отправить по e-mail
Обсудить в форуме NNEWS.ru






ab579876

технический портал :: схемы :: программы :: технический форум :: техническая библиотека

Rambler's Top100 По всем вопросам, связанным с функционированием сервера, пишите администратору
© 2001-2006, «Новости в Новосибирске», Все права защищены.