История России ХХ века известна травлей и уничтожением интеллигенции, история русской драматургии того же времени — ее бичеванием. Пролетарский писатель Горький внес достойную лепту в литературный процесс. Правда, в зрелом возрасте он зауважал интеллигенцию, стал связывать с ней кое– какие надежды на возрождение России. Но в свое время товарищ Ленин поделился с Горьким в письме: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г...» Случилось это в 1919 году, а пьеса «Дети солнца» как бы предварила ту уничижительную характеристику.
Если в развитых странах нет противопоставления интеллигента и делового человека, то у нас всякий образованный бездельник может возомнить себя интеллигентом. Горький и творил пьесу с позиций гражданина отсталого государства. Позже он признал ее неудачной, но во время написания вложил всю свою ненависть к якобы паразитам, весь свой, так сказать, гражданский пафос. Это и увидел в пьесе режиссер Сергей Каргин: «В своей работе над материалом мы фиксируем признаки вырождения нации и пытаемся размышлять, кто приходит на смену».
Судя по истории России, вырождение нации — процесс беспрестанный. Но кто же приходит на смену вырожденцам, из постановки совершенно непонятно. В ее финале безумная Лиза красиво и печально поет о своем уходе. Скорее всего, это уход (в отличие от другой Лизы, из «Дворянского гнезда») не в монастырь, но в мир иной, в заоблачный рай. Вослед ей клубятся, окутывая всю ее хрупкую, нежную фигурку, облака из дыма. Они материализуются из облаков, нарисованных сценографом Кириллом Пискуновым на планшетах, которыми забрана коробка сцены. В этих облаках и витают герои, несмотря на земную юдоль. На присутствие «реальной, грубой, зримой» жизни намекает все тот же сценограф, заманивает этаким фокусом–покусом, неожиданной сменой картинок, как на слайдах. Двери из вымороченного мира в реальный периодически распахиваются, в узком проеме возникают то чугунки на фоне глиняной стены, то витраж, бросающий блики на плетеную мебель, то великосветская гостиная с фикусом в кадке и шишкинскими медведями в позолоченной раме. А иногда встает непроницаемая белая стена все с теми же облаками, и это еще больше усиливает впечатление наглухо запечатанной коробочки, замкнутого пространства, где персонажи изнывают и безумствуют от одиночества и тоски.
Метафора закупоренности в райских кущах, обернувшихся добровольным адом, будет посильнее, чем все остальное в спектакле «Глобуса». Персонажи существуют вне реальной жизни, но и спектакль далек от нее. В сегодняшней России на смену нытикам давно пришли деловые люди, среди которых хватает не только криминальных авторитетов, но и честных, энергичных тружеников вроде гончаровского Штольца. Стали актуальными столкновения тех и других, трагедия волевой, но не коррумпированной личности, а вовсе не разрыв так называемой интеллигенции с так называемым народом. В спектакле этот контраст заострен: пока «интеллигенты» разглагольствуют об абстрактных материях, неотесанная чернь врывается на их территорию, размахивая дубинками так энергично, что зрителю с первого ряда становится не по себе.
Горький подражал более маститому и более знаменитому Чехову, перекликался с ним и в сюжетных линиях, и в образах персонажей. Так, в «Детях солнца» Борис Чепурной — врач, как и Астров, и так же, как Астров, талантлив, совестлив, склонен к рефлексии, пьянству, депрессиям. Но, как отмечали многие литераторы, Чехов, тоже изображавший интеллигенцию в черном свете, создавал духовную картину жизни, в то время как Горький увлекался выписыванием душевного настроения персонажей. Сходство между чеховской и горьковской интеллигенцией такое же, как между настоящими облаками и клубами дыма. Для Чехова интеллигенция — особое понятие, для Горького — мальчики для битья. Бесплодность жизни жалкой кучки никчемных людей — это, оказывается, и есть признак вырождения нации. В начале прошлого века так и думали. Создается дурацкое впечатление, что режиссер Сергей Каргин преследовал такую же цель, что и главный режиссер нашего оперного Сергей Вихарев, восстановивший постановку Мариинки 1894 года — балет «Коппелия», который удостоился «Золотой маски».
Режиссер Евгений Марчелли номинировался на «Маску» совсем за другое. Он поставил в Омске спектакль по Алексею Пешкову «Дачники», наделавший шуму на фестивале «Сибирский транзит». Многие увидели в нем пародию и на Горького, и на Чехова, и на весь традиционный театр. Ничего святого у этого мастера! Никакого почтения к классикам. Но играть сегодня Горького всерьез — это все равно что снимать телесериал по аксеновской «Московской саге». В спектакле «Глобуса» усматриваются многие черты «мыльника»: с какой «серии» ни включи — все понятно, острота человеческих характеров сглажена, один и тот же мотив переливается из пустого в порожнее (жизнь жестока, люди злы, душа растоптана и растерзана, хочется света и радости), персонажи много плачут, много страдают, много разглагольствуют, пытаясь при этом чувствовать как бы взаправду. Монологи о смысле бытия звучат долго, подробно, проникновенно, в незыблемых традициях русской психологической школы.
Хотя вдохновенные химические опыты Протасова (Павел Харин) трогательны так же, как и его лучезарная улыбка. А нелепо–тщетные потуги Меланьи (Наталья Орлова) на любовь вызывают острое сочувствие. Но выше режиссуры не прыгнешь.

Яна КОЛЕСИНСКАЯ