Странный человек в черной футболке с надписью «www.yazz.ru» побродил по сцене, чего–то поискал, наконец поднял и предъявил залу бумажную табличку с надписью «Добрый вечер». Перевернул обратной стороной и обнародовал: «Я — Роман Столяр». Следующие объявления гласили, что сейчас начнется концерт, что вначале будет рояль, что никто не знает, какая получится музыка. «Может, получится просто мусор», — предупреждала еще одна табличка и была безжалостно порвана и брошена. А бумажка, предполагавшая, что «может, в музыке будет полет», была сложена в самолетик и запущена в зал. Никаких других бумаг — в смысле, нотных записей — обнаружено не было.
Осуществив безмолвный перформанс, художник сел за рояль и затеял минималистскую композицию. Глубокомысленная отрешенность туманила взор этого человека. Приземленный вещественный мир был ему глубоко безразличен. На его челе отражались проблески дерзких и красивых мыслей. Музыкальная фраза из двух капающе–прыгающих звуков повторялась, будто просилась куда–то, нащупывая путь, собирала вокруг переливчатую волну, подтягивала к себе вплотную басы, ширилась, разрасталась и обрушивалась в бездну морской бурей.
Спонтанное музицирование — это непроизвольное философствование композитора. Его мысли, ощущения, воспоминания, соприкоснувшись с клавишами рояля, становятся (или не становятся) произведением искусства, которое рождается тут же и живет ровно столько, сколько звучит. Оно неповторимо, как течение мыслей или снов.
— А если кто–то запишет за вами ноты? — допытываемся у Романа Столяра. — Придут ваши студенты — и запишут?
— Это сумасшедшее занятие, — отговаривает он. — В истории есть два примера. Какой–то пианист в 40–х годах снял импровизацию Арта Тейтума и в его же присутствии сыграл. Тот только посмеялся: «Он понимает, как я это делаю, но не знает, почему». Была подобная история в поздние 60–е. Года за два до смерти Колтрена к нему явилась поклонница и сказала: «Я езжу на все ваши концерты, безумно люблю вашу манеру импровизировать. Сняла ваше соло, которое вы исполняли на концерте 57–го года. Не могли бы вы его сыграть?» Он посмотрел в ноты: «Боюсь, сударыня, это невозможно: слишком сложно». Понимаете, момент спонтанного музицирования открывает внутри исполнителя такие клады, такие резервы, что в обычном состоянии он не способен воспроизвести это не то что один в один — даже примерно!
— Как и поток сознания?
— В общем, да, но здесь, безусловно, есть форма. Все композиторские законы соблюдаются. Причем я показывал музыку далеко не самую радикальную.
Но даже не самое радикальное стало открытием для слушателя, привыкшего к академическим канонам. Чем дальше увлекала музыканта фантазия, тем загадочнее становились его действия и неожиданнее проявлялись качества инструментов — как белого рояля, так и его меньших собратьев. Роман Столяр, как невропатолог, простукивал инструмент, исследовал его чрево, закреплял между струнами монетки, накрывал их какими–то старыми картонными коробками. Препарированный рояль звучал то как казахская домбра, то как балканские цимбалы. Слышалась поступь духов в пустом заброшенном замке и торопливый топоток удирающих от них мышей. Кудесник в джазовой футболке хмыкал, кхекал и проводил исследование дальше.
Симпатичные трубочки и нарядные кувшинчики пока служили загадочной декорацией. Но вот ожили и они. Деревянная ножка от стола оказалась немецкой блок–флейтой эпохи Возрождения и барокко, а сувенирные емкости с кожаным дном — тунисскими барабанами. В этой коллекции были и британские жестяные флейты, и китайская палочка дождя, по которой, стуча и шурша, перекатывался рис. В посвист деревянной дудки Столяр вплетал обрывки «маленькой елочки», которой холодно зимой, приплясывал, дудел на зрителей и пугал маленьких детей.
На этом концерте он был един во всех образах — в музицирующем артисте воплотились музыканты всех стран и народов. Этот многоликий мим то демонстрировал богемную одухотворенность, то впадал в транс вплоть до отвисания челюсти, то шаманил, подобно алтайскому аборигену, то бормотал монотонную этническую мелодию. И сколько мы ни пытались выведать у него подробности репетиционного процесса, тонкости работы над сценическим образом, Столяр отнекивался и уверял, что заранее придумал только трюк с бумагой, а остальное шло само собой. Как бы то ни было, а черты других народностей ему было где подсмотреть. Во втором отделении концерта он вышел уже в белой футболке, на которой его британские друзья начертали название своей столицы. Этот человек мира объездил разные континенты, работал с американцем Колином Коннором, голландцем Рэндаллом Скоттом, шведом Тобьерном Стернбергом, англичанами Нельсоном Фернандесом и Кристин Картер, датчанами Карлом Берстремом–Нильсеном и Хенриком Рамуссеном (энтузиастами интуитивизма в музыке). Каждый год он бывает на Алтае, на фестивале этнических культур «Живая вода», куда съезжаются музыканты из разных стран. Участвует в фестивалях джазовой и современной музыки, а еще в фестивале с исчерпывающим названием «Искусство импровизации в современном мире» и конференции «Музыка без границ»...
— Признайтесь, о чем вы думали во время концерта? Какую преследовали цель?
— О том, чтобы доставить слушателям максимум удовольствия. Чтобы они почувствовали себя раскованнее и увереннее, поняли, что можно открыть новое в привычных инструментах, изобретать новые для себя возможности. Можно, извините, садиться попой на рояль. В академических заведениях запрещают садиться попой на рояль, а здесь — можно. Лишь бы человек при этом был счастлив.

Яна КОЛЕСИНСКАЯ