Когда деревья были большими

На эту картину западает каждый второй, вне зависимости от художественных пристрастий. А вообще полотна Александра Шурица рассчитаны на интеллектуалов. Именно такую аудиторию собрала его персональная выставка «Сезон мандаринов». Ведущий живописец Новосибирска открыл ее в Новосибирском художественном музее накануне Нового года и собственного 60–летия. Но упорно не хочет называть ее юбилейной.

– Вы подводите итоги, черту? — вопрошают молоденькие журналистки.
— Да ничего я не подвожу, — досадует моложавый Шуриц. Он не чувствует себя иссякшим или выдохшимся. Хотя прошедший год был сверхинтенсивным. Готовя выставку, за год художник написал около 60 картин. Когда устроители галереи «Альт» попросили его принять участие в традиционном Рождественском салоне (открывшемся незадолго до «Сезона мандаринов»), Шуриц, единственный из всех авторов, ничего не стал создавать специально на заданную тему. Он представил в экспозиции «Машину времени» — перевертыш романтического образа. Фон картины стилизован под ретро, имитация царапин и повреждений создает эффект состарившегося холста. Остов «Победы» без колес почти врос в землю. Время ушло. Не будет ни Нового года, ни побед. Так же жалко выглядят поломанные игрушки, особенно если их хозяева давно выросли. Ироническая метафора, заключенная в названии, подчеркивает многозначность слова «время» и ту из его особенностей, в силу которой оно обратно пропорционально движению.
— Вот, все ругают его: «Шуриц такой, Шуриц сякой, надоел этот Шуриц», — заметила сотрудник салона Елена Щепочкина. — А Шуриц — разный! Шуриц — это Шуриц! — и она, секунду поразмышляв, достойна ли я такой чести, провела меня в рабочий кабинет, где на белой стене мерцало синью окно с неясными силуэтами сосен. И не только я замирала в оцепенении перед этой картиной, не понимая, отчего встает ком в горле...
Когда я в следующий раз явилась постоять у Моей Картины, на ее месте зияла бесцветная стена. «Не огорчайтесь, — сказала Елена. — Художник забрал ее на персональную выставку, там и посмотрите». Куратор «Времени мандаринов» Александр Клушин отвел ей отдельную стену в зале пейзажей — радостных, ирреальных, будто бы проступивших из дымки грез или воспоминаний детства. «Вечер в Вероне», «Дождь в Милане», «Закат на Темзе» чудесно соответствуют названию выставки, но художник придумал его не поэтому. Предновогодний декабрь был единственным месяцем в году, когда у детей того поколения появлялись мандарины. И зима не казалась колкой и лютой, и деревья, как говорила героиня одного фильма тех лет, были большими...
А на Моей Картине нет того разнотравья красок, упоения жизнью, беззаботной пасторали, всех этих островерхих башенок, игрушечных корабликов, сливающейся с воздухом и небом воды, праздничных улочек с оранжевыми кусками асфальта. Только туман, как у Норштейна, и луна, как у Куинджи. И еще что–то невысказанное. Молчи, грусть, молчи. «Деревья в тумане».
Народу на открытии выставки — не много, а очень много. Шуриц — это имя. Шуриц моден. Шуриц признан. Шуриц выставляется по всему миру. Академия художеств наградила Шурица серебряной медалью с девизом «Достойному».
— Бывают черные полосы, когда сижу в мастерской в полном одиночестве, — усмехается он. — Никто не звонит, денег нет.
— И что тогда?
— Прежде всего, надо накопить достаточно злости, психануть и сделать картинку, которую можно легко продать. А потом делать работы для выставки...
Выпускник «Строгановки» Александр Шуриц приехал в Новосибирск в 1970–м по распределению. В художественно–конструкторском бюро «Дизайн–центр Сибири» и Западно–Сибирском книжном издательстве выполнял социальный заказ, а в остальное время искал свой оригинальный стиль. Волновавшие его с юности темы не были «рекомендованы» адептами соцреализма, его творчество с самого начала не укладывалось в официальные рамки. Зато привлекало тех, кто искал в искусстве нестандартное, новое. «Сюрреалист!» — одни говорили это с негодованием, другие — с восхищением. Темпера на оргалите: нездешность с отсветами Ботичелли. Набоков (имевший ввиду, правда, литературу), утверждал, что «единственная, истинная честность» художника состоит в оригинальности стиля. Право быть самим собой Шуриц с удивительным упорством отстаивает до сих пор.
Среди немногих ценителей тридцатилетнего художника оказался молодой искусствовед Александр Клушин, впервые попавший на выставку тезки в 75–м. «В картинах, что в странной манере, / Как нам разобраться с тобой?» — это были первые строчки его посвящения Шурицу, продиктованные ошеломлением от выставки. Более 20 лет автор дописывал и переписывал стихотворение. «Наверное, вначале я многого в этом художнике не понимал, — скажет он много позже. — Поэтому и не писалось дальше». Не писалось и у Шурица. В 94–м он резко сменил манеру, потому что «техника темперы жестковата и не очень ярка». И перешел на масло. Тогда и появились его нефотогеничные, угловатые, меланхоличные, потусторонние женщины с продолговато–прозрачными лисьими глазами — вариация одного и того же образа в отсутствие прототипа. Оставшись равнодушным к социальным идеям, он нагрузил работы ассоциативными рядами, насытил литературными аллюзиями, овеяв поэзией пространство холста. На выставке, явившей нового Шурица, смеялись ему прямо в лицо. В книге отзывов писали, что этому художнику место в психушке. Прошло ровно десять лет. Но до сих пор его донимают вопросами:
— Почему у них такие корявые руки?
— Иначе получился бы атлас по анатомии, — отвечает Шуриц, скрывая досаду.
— Почему ваши женщины такие странные?
— Я уже сто раз говорил, что это не женщины, это картины!
— Но писать именно так вы себя принуждаете?
— Ничего я не принуждаю! Они сами такими получаются. И внутренний голос подсказывает, что они должны быть именно такими. А пока не получатся, нет картины. Когда художник, типа Шилова, рисует лежащую обнаженную модель, это просто баня.
Он терпеть не может писать с натуры. Никогда не выезжает на пленер, потому что «нет более дурацкого занятия, чем срисовывать березки, и ничего глупее, чем делать этюды». Не пишет страны, в которых не был, и потому у него нет ни испанских, ни австралийских пейзажей. Но из тех краев, по которым поездил, привозит не зарисовки и фото, а впечатления:
— Венеция, тепло, солнце, море, площадь Сан–Марко, запахи рыбы. Если все это почувствуешь, картина получится, вот в чем дело. А есть художники, которые воссоздают Венецию по фотографиям и успешно продают.
Новосибирск его творческую мысль пока не волнует. Но «Деревьев в тумане», прекрасных и таинственных, манящих и недоступных, не бывает в заморских странах. И хотя они навеяны очарованием сибирской природы, но к окружающей действительности не имеют отношения, как, впрочем, и вся живопись Шурица. Не ему ли подсказывал поэт Бродский: «Искусство отличается от жизни своей способностью достичь ту степень лиризма, которая не достижима ни в каких человеческих отношениях»?
Может быть, вот эти игры с реальностью и ускользали от понимания молодого искусствоведа Александра Клушина, стихотворение которого оборвалось на полустрочке. Но оно не могло не обрести законченную форму. «Художник, оставь свои сказки, / И чашу испей сам до дна! / Но сладки романов развязки, / И жизнь сквозь туман не видна!» — так сформулировал он свое открытие и поставил точку в стихотворном исследовании творчества Шурица. И продолжил его в серьезной статье–эссе, ставшей основой альбома «Коллекция —2004». Парад репродукций завершают «Деревья в тумане», как бы намекая, что самое главное следует искать в финале и что даже в финале должна таиться недосказанность.

Яна КОЛЕСИНСКАЯ

Версия для печати
Отправить по e-mail
Обсудить в форуме NNEWS.ru






ab579876

технический портал :: схемы :: программы :: технический форум :: техническая библиотека

Rambler's Top100 По всем вопросам, связанным с функционированием сервера, пишите администратору
© 2001-2006, «Новости в Новосибирске», Все права защищены.