Заступая на должность главного режиссера три года назад, Владимир Оренов обмолвился, что намерен сделать из «Старого дома» новую Таганку. Его заявление трактовали и так и сяк. Теперь можно сказать, что он свое обещание сдержал — в том смысле, что Таганка советских лет тоже увлекалась литературным театром.
Первым литературным спектаклем «Старого дома» стал «Вези меня, слепой таксист» по стихам местного поэта Сергея Самойленко. Он был поставлен в рамках проекта «Журнал Театр» и предполагался как одноразовая акция. Но прошел с таким подъемом, что совершенно естественно влился в репертуар. И пошло–поехало. В конце прошлого сезона Владимир Оренов предложил публике «Записки нетрезвого человека» по произведениям Сергея Довлатова, Александра Володина, Виктора Некрасова и... Омара Хайяма. Трилогию увенчал «Артист миманса», замысел которого у режиссера зародился несколько лет назад.
Приверженность Владимира Оренова литературному театру рискну объяснить тем, что он — не только тонкий ценитель слова, но и сам мастер пера. Театральный критик по профессии, Владимир Борисович на этом поприще снискал признание и завоевал лавров гораздо больше, чем в режиссуре. Воплощение жанра литературно–драматической композиции вряд ли привело к равновесию этих двух творческих начал.
Лицезреть литературный театр во всей красе новосибирцам довелось два года назад во время IV Рождественского фестиваля искусств. МХАТ показал спектакль «Пролетный гусь» по прозе Виктора Астафьева в постановке Марины Брусникиной. Сие преподносилось как ее ноу–хау, будто не было ни «синеблузников» с их агитбригадами, ни любимовской Таганки, ни... Шурик потребовал бы: «Огласите, пожалуйста, весь список!» Список пополнил театр «Глобус», пригласивший Марину Брусникину сказать очередное новое слово в искусстве. Повесть Александры Васильевой «Моя Марусечка» актеры прочли столь пронзительно, что победили в номинации «Лучший спектакль сезона» и «Лучшая женская роль» театрального конкурса «Парадиз».
Но во время просмотра глобусовского спектакля, несмотря на его добротность и чистоту, меня не покидало ощущение, насколько интереснее работали бы те же самые актеры, будь перед ними поставлены более сложные задачи, окажись в их распоряжении достойный драматургический материал (инсценировка той же «Марусечки»). Или не работали бы? Куда интереснее проявил бы себя режиссер... Или не проявил бы?
В стародомовских «Записках нетрезвого человека» и «Артисте миманса» меньше сентиментальности и больше иронии. Это — ценная коллекция капустников. Но в основном спектакли Владимира Оренова сделаны по такой же схеме. Актеры превосходно создают нужную атмосферу, тонко чувствуют словесную ткань. Повествование разложено на голоса актеров. Проработку характеров заменяет «чтение текста по лицам», как выражались в школьном кружке самодеятельности. Список упущенных возможностей (аккурат, по Шурику) можно продолжить. Концерт вместо психологических коллизий, клоунада вместо «монтажа аттракционов». Антураж вместо сценографии, разводка вместо мизансцен, описание вместо действия. Сервировка вместо режиссуры, если пользоваться выражением театроведа Константина Рудницкого.
Ограниченное пространство литературного театра заковывает актеров в кандалы, в которых легкий бег затруднен. Исполнители вынуждены проговаривать то, что они могли бы сыграть без слов. Многословие, от чего пытается уйти «обычный» театр, в литературном — плещет через край. Различие между первым и вторым, как между воздушными силами и пехотой. Бродский видел такое различие между поэзией и прозой.
А может, это просто литературный ликбез? Или популяризация давно забытых имен? Нечто подобное устраивали адепты радиопередачи «Театр у микрофона». Вот и Владимир Оренов перед началом спектакля любезно (одновременно с иронией) сообщил, что «Артист миманса» — это мировая премьера, ибо рассказ Анатолия Кузнецова ни разу не ставился. Актеры делают все, чтобы текст запомнился, запал, так сказать, в душу. Режиссер тоже делает все. Тема выбрана интригующая. Изнанка театра — то, чего простой зритель не видел, не знает и чего ему, вроде бы, знать не положено.
Предмет повествования — балетная труппа, в которой утвердилась своя иерархия и процветают интриги. Но артист миманса Илья Ильич выше этого. Скверна духовного разложения его не коснулась. Правда, звезд с неба он не хватает, вулкан таланта его не испепеляет. Но ведь и такие люди достойны уважения. Однако Илью Ильича несправедливо обидели. Да еще и выговор влепили. Вместо того чтобы отнестись к ситуации с юмором, маленький человек, помесь Мармеладова с Башмачкиным, исступленно и тупо идет добиваться справедливости. Но поражение в таком контексте случайно, как и успех. Чувствуя себя морально и физически раздавленным, во время массовой сцены он запинается об огромный барабан и падает, чем вызывает хохот зрительного зала. Тем самым, совершено внезапно (как для себя самого, так и для начальства), Илья Ильич спасает провальный спектакль. Прочие статисты подхватывают «находку», вслед за бедолагой повторяют «трюк». После триумфальной премьеры Илью Ильича хвалят и превозносят, он отнекивается, но вскоре и сам начинает верить, что от него многое зависит. В финале он, в кои–то веки объятый пламенем творческих замыслов (связанных с барабанной мизансценой), воображает себя личностью. А в следующий момент становится совсем уж не адекватен и начинает ощущать всех нулями, а единицами — себя. Язва тщеславия в конце жизни не миновала–таки преданного служителя искусства, каковым на протяжении долгих, безрадостных лет считало себя это забитое существо...
Разумеется, это весьма вольный пересказ текста. Ехидную интонацию можно поменять на сочувственную. В спектакле «Старого дома» звучит и та, и другая. Очевидно, что театр подтрунивает над главным героем, но с таким же успехом он ему сочувствует. Смысловые акценты кажутся здесь такой же случайностью, как и театральный успех у бедного артиста миманса. В общем, можно извлечь из стародомовского спектакля какой угодно смысл. Вот и вертись, как говаривал чеховский Медведенко.
Однако очень хочется понять, с маленькой или большой буквы режиссер пишет слово «театр»? Презирает ли его или превозносит? Что же это, в конце концов, такое — храм искусства или публичный дом? С одной стороны, Владимир Оренов с самых своих первых спектаклей обращается к теме игрового начала в жизни. А с другой, в ситуации борьбы за зрителя нужно было сильно рисковать, чтобы выставить напоказ не самые светлые стороны театра. Правда, речь в спектакле «Артист миманса» идет о театре оперы и балета, по сравнению с которым его конкурент, театр драматический, стало быть, выигрывает. Однако зритель может оказаться склонным к обобщению и воспринять «Артиста миманса» как историю о театре вообще. К этому понятию, знаете ли, относится и «Старый дом». Нам это надо?
При всем при том «Артист миманса» кажется более цельным спектаклем, нежели «Записки нетрезвого человека», которым не хватает композиционной выстроенности, связующего логического звена, сквозного образа (если применить литературный термин). Коллаж, составленный из многих миниатюр нескольких авторов, похож на узоры калейдоскопа, которые можно варьировать бесконечно. Строго говоря, от перестановки мест слагаемых сумма не меняется.
В духе Владимира Оренова, здесь несколько кульминаций и ложных финалов, в особенности, завершение первого акта немудрено принять за конец спектакля вообще. Сцена в бане — остроумная, душевная, самодостаточная — несмотря на аллюзию с «Иронией судьбы» (а, может, благодаря ей) так хороша, что ни убавить ни прибавить. Но второе действие неизбежно. Его открывает бесхитростный этюд с пестрыми восточными тряпками, представляющий собой зрелище, чуть ли не самодеятельное. С таким же успехом можно было проиллюстрировать рубаи Омара Хайяма рекламными роликами какой–нибудь водки «Флагман». Все это совершенно не вяжется с иронией и горечью «русских душою» Довлатова–Володина–Некрасова. Старый араб, хотя он тоже по–своему искал смысл жизни, как–то не вписывается в эту компанию.
Возможно, как литературный эксперимент спектакль и может представлять определенный интерес. Но если таких спектаклей в репертуаре целых три... (А если считать еще и музыкальную постановку «Окуджава», то и вовсе четыре...) Костюмы, обслуживающие и «Записки...», и «Артиста миманса», усиливают ощущение «дежавю».На все про все есть отговорка: денег нет. Малобюджетные спектакли — как бы единственный выход из ситуации жалкого государственного вспоможения. Но, как заметил Остап Бендер, «финансовая пропасть — самая глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь». И полбеды, если пропасть всего лишь финансовая... .

Яна КОЛЕСИНСКАЯ