Воздушный, невесомый стиль Улицкой привлекает даже тех, кто не ищет в литературе особых глубин. Поэтому у стенда «Эксмо» наблюдается повышенная плотность читателй на квадратный метр. «Я хочу, чтобы мой сын был похож на вашего Шурика!» — заявляет восторженная особа, по виду домохозяйка. Автор мягко отвечает, что Шурик может вызывать, скорее, раздражение. Ну не будет же она объяснять, что разрушает в своих вещах штампы обывательской морали, выдаваемые за нравственные нормы. Что, поиграв на сентиментальности читателей, эту же сентиментальность и рассеивает; заставив умилиться псевдо–героями, доводит их образ до тошнотворной приторности. Не случайно на обложке романа «Искренне ваш Шурик» застыла милая кукла с широко распахнутыми безжизненными очами.
На самую глубину текста она помещает вещи, предназначенные для изысканной аудитории. Тему белого цвета — хризантемы, посаженные Сонечкой на могиле мужа, не приживаются, — неожиданно для автора без труда прочитали японцы с их тонким пониманием цветовой структуры, эстетики полутонов. Но обнаружилась плеяда критиков, которые категорически отказываются видеть в творчестве Улицкой эти акварельные грани, этот водораздел между декларируемым и настоящим. «Взаимоотношений у меня с ними нет, — спокойно и устало отвечает автор «Казуса Кукоцкого». — Ну, не любит меня Немзер, что ж теперь, дальше надо жить с этим».
Всегда хотелось спросить, почему она, один из лучших представителей российской словесности, обручилась с литературой так не скоро, почему столько времени было отдано генетике. Оказывается, поздние публикации — не значит поздние произведения. Писала она всегда, но не относилась к этому как к профессии. Природная робость не позволяла вынести написанное на всеобщее обозрение. И если бы не обстоятельства... Если бы не обстоятельства, мы бы не знали, что в литературу пришел писатель, сравнивать которого по большому счету не с кем. Ученики, подхватившие ее перо, пока не выросли.