Поэт и царь

«Художник, если он не конченый идиот, давно понял, что его искусство никому ничем не поможет», — заявил Константин Скотников в программном документе «Скорой помощи». Но он бы не был Скотниковым, если бы не обосновал концепцию проекта. По его глубочайшему убеждению, любой творец обязан задуматься, может ли его искусство хоть как–то помочь обществу. «Художник — существо беспомощное, — запечалился куратор. — Но, как «новый юродивый», он присвоил некое — «блажить» что в голову придет. В этом потоке можно выловить рациональные зерна, как их находили цари в бессвязной речи юродивых».
Возможно, классической музыке и джазу, театру и живописи больше пристала роль скорой помощи — как психотерапевтам, как избавителям зрителя от депрессии. Актуальные художники оперируют несколько иными категориями. Они ближе к публицистам, возбуждающим общественное сознание, активизирующим мыслительную деятельность. В этой связи на площадке «888» во время презентации проекта на тему «лечить или не лечить?» рассуждали: лохматая особа в пирсинге, лихая журналистка в клешах, рафинированный юноша с крашеными волосами, панк в штанах, похожих на кальсоны, с разноцветным, как у первоклассника, ранцем (к маскараду скоро добавился стремительно опустошаемый графин пива). «Все ваши понты — совковые! — провозгласил то ли кто–то из них, то ли секс–символ «Скорой помощи» — роскошная медсестра a–la Маша Шукшина на огромном портрете с вывеской «Морг», помещенном в компанию «самодеятельных» работ. Не решив, как к этому следует относиться, публика разглядывала коллаж из старых газет, поверх которых намазюканы белые чемоданчики с красными крестами. Или нечеткое фото стоящей в полусне фигуры и надписью под ней: «Я верю, в каждом человеке спит частичка прекрасного и Искусство поможет разбудить Ее». Вскоре погас свет, и разбудить Ее предстояло американскому видеоискусству. Главным номером программы значился фильм «Лето в Ивье» американской гражданки Тамары Роговой, которую представили собравшимся как Тамар Рогофф.

Перформанс на костях

Летом 94–го она приехала в Белоруссию, в местечко Ивье, где в мае 1942–го были казнены две с половиной тысячи евреев. Вместе с ними погибли 29 родственников Тамары Роговой. Она привезла на историческую родину дочь–подростка, дабы прикоснуть ее к корням и явить прикосновение всему миру. Автор не собиралась шокировать зрителя кровавыми ужасами, обличать преступление, но решила поведать о трагических событиях, напомнить о них потомкам.
Художница из Нью–Йорка работает в сфере перформанса. Она собрала коллектив местных жителей, среди которых встретила очевидцев тех событий, и привела в лес, к братской могиле, где захоронены жертвы фашистского геноцида. Уютно расположившись в лесу, сотни людей стали участниками многослойного перформанса. Пять театральных групп ( судя по всему, самодеятельных) разных национальностей привлекла сподвижница к участию в театральном представлении с невнятным сюжетом, а прочие занялись чем могли. «Эти бесхитростные сцены из повседневной жизни заполнили пустой лес, возвращая вспять то — предвоенное — время, — сообщает анонс фильма. — Ивье восстал из забвенья».
В этой ленте смешалось все, как в доме Облонских. Стили и жанры, времена и народы, песни и игры, спонтанные беседы и интервью, смонтированы вне логики и композиции. Сюрреалистические видения плавно перетекают в псевдопсихологическую реальность; документальная съемка оживлена жизнеутверждающей пляской на столе; многозначительно–сентиментальные сцены призваны пробудить высокие размышления о бытие человеческом. Но главная беда фильма в другом.
В начале ленты пожилой еврей — Главный Герой фильма — просит не спешить «входить сюда». Ведь он должен понять, готовы ли люди слышать и видеть, как он. Бородач очень похож на своего сородича из более позднего фильма Машкова «Папа», дан таким же крупным планом и несет столько же пафоса. Этот человек суетится, командует, строжится, его везде видно и слышно. Он является проводником в мир мертвых — туда, где погребены предки, в силу особого видения режиссера разбуженные ото сна. Для них начался кошмар наяву: пляска на костях. Все виды пошлости и кощунства представлены на экране. Растление малолетних: взрослый дурень учит пацаненка курить. Претензия на метафоричность и символику: Главный Герой ласково поднимает на руки кудрявую девочку в белом платьице, чистую, как ангел. Вульгарный эротизм: целуется пожилая пара, старичок кладет в рот подруге вишню и снова приникает с поцелуем к сладким устам. «Чего смотрите! Нельзя смотреть!» — беспокоится за кадром Главный Герой. Актуальные интервью с элементами репортажа: организатор жалуется, как тяжело было доставать продукты для участников перформанса; для наглядности дан синхрон с магазином и яичными решетками. Наелись и на радостях позабыли, что рядом с трагедией такого масштаба упоминать о бытовых неурядицах, мягко говоря, безнравственно.
Хорошо же умеют потомки хранить память о погибших, если вошедшую в историю деревеньку пришлось поднимать из забвенья вот такими методами. Хорошо же они сознают национальную трагедию сорок второго, если вслед за режиссером отказываются от размышления о вине, чужой и своей собственной. «Тихо как в раю, звезды над местечком высоки и ярки», — эта тихая, задушевная песня раннего Розенбаума словно бы витала над Ивье, пока сюда не вторглись люди с камерами.

Вместо минуты молчания

Участники перформанса сказали в камеру, что после акции воспрянули духом. Значит, она и явилась для них скорой помощью. Собравшись на пикник из самых лучших побуждений, одолеваемая благородными порывами, толпа упустила из виду, что она, толпа, более склонна к стадному инстинкту, нежели к «жизни человеческого духа», даже если ей предложено поучаствовать в театре памяти. Одно дело — пронзительный спектакль на сцене, другое — маскарад у бездны на краю, куда сгинули тысячи безвинных жизней. Память и скорбь — вещи далеко не публичные, с павшими нельзя разговаривать во хмельном пиру, нарушать тишину кладбища. Это в крови у каждого нормального человека, будь он хоть еврей, хоть русский, хоть американец. Автор фильма — и еврейка, и русская, и американка... Человек вне нации?
На сердце потяжелело. Вот здесь бы и пригодилась скорая помощь, но не в виде актуального искусства, а как обычная таблетка под язык. Во время просмотра из темноты зала раздался выкрик: «Кошмар!» — «Зачем это?!» — подхватил кто–то. Тамара Рогова не знает русского языка и, возможно, приняла сей слабый протест за реплики одобрения. На финальных кадрах раздались жидкие хлопки — так режиссер неудачного спектакля обычно организовывает аплодисменты с помощью бравурной музычки. К тому времени основательно поддавший народ был готов к дискуссии о Холокосте. Американская гостья, веря в свою миссию скорой помощи, и вовсе была готова. Как она объяснила публике, на суд оной представлен совершенно новый вид искусства, новое, так сказать, американское направление «Паблик арт». Известно, актуальное искусство докатилось до нас с Запада, правда, с опозданием. Видать, продукция десятилетней давности с претензией на духовность должна восприниматься как откровение. Гостья, наверное, в курсе, что мы готовимся к 60–летию Победы. Может, вместо минуты молчания предложит нам новый способ памяти?

Яна КОЛЕСИНСКАЯ