Если вычленить из толчеи, суматохи, скачек, плясок и вакханалии, отсылающей к пирам Диониса, прочитанную Евгением Новиковым и Викторым Пиджаковым поэму «Кадиш» о польском педагоге Януше Корчаке, исполненные Еленой Ждановой и Михаилом Пичигиным песни, то ощущения пошлости не возникнет. Но истинные галичевские интонации захлебнулись и утонули в атмосфере всеобщего бардака.
Совершенно непонятно, по каким принципам Владимир Оренов выстраивал композицию постановки, представляющую собой произвольную нарезку текстов, перемежающуюся студенческими упражнениями на мастерство. Он вывел на сцену весь свой курс театрального института, сделал достоянием публики учебную лабораторию, объясняя замысел тем, что Галич, будучи студентом Школы–студии МХАТ, в своих дневниках уделял огромное внимание актерским тренингам. Взаимосвязь настолько формальна, что личность Галича осталась за пределами спектакля.
Взаимосвязь возникает другая, постановщиком не подразумеваемая. Александр Галич так и не стал актером. Тренинги ему не пригодились. Зато он стал Галичем. Неизвестно, на какую пользу пойдут такие тренинги нынешним студентам и состоятся ли они в профессии. Пока же им удалось другое — перевести постановку профессионального театра на уровень самодеятельности.
Имя Александра Галича имеет для Новосибирска особое значение. На премьеру в «Старый дом» пришли члены клуба Галича, присутствовавшие на его легендарном концерте 68–го года в Академгородке. Тогда, вспоминают они, после исполнения баллады о Пастернаке в зале установилась гробовая тишина. Затем люди так же молча встали и просто смотрели на сцену.
На премьере «Старого дома» аплодисменты были организованы — умело и грамотно. Торжественный звон колоколов в финале рассчитан на духовный и физический подъем. А далее Владимир Оренов вышел на сцену, жестом попросил зрителей сесть и применил запретный прием. Он показал камень с той самой мостовой Варшавы, где располагалось гетто, в котором томились воспитанники Януша Корчака. И предложил почтить память детей минутой молчания. И зал снова встал, подчиняясь нормам фальшивой морали. Вспоминается профессор Преображенский. Вы не сочувствуете детям Германии? Нет, я сочувствую детям Германии. Но журнал покупать не буду.