Два вечера подряд большой зал театра «Глобус» собирал переаншлаг. Популярность кемеровчанина из Калининграда не меркнет. «Планета», поставленная два сезона назад, успела озарить Авиньон и Берлин. А вот в Калининграде не прошла по техническим причинам. Родной город Гришковца тоже не готов к приему спектакля. Всегда готовыми оказались Челябинск и Томск. А следом за ними «Планету» с бригадой монтировщиков на «ура» принял Новосибирск.
Внешне сценическое оформление на спецэффекты не тянет: маленькая комнатка, валуны под окошком. Фишка в том, что лирический герой движет солнце и светила. Стилизуя изобразительный ряд под самодеятельные постановки, Гришковец машет прутиком с мотыльком, забираясь к любимой под люстру, бегает с шариком на шесте, вращаясь вокруг нес спутником, дергает за веревочку, зажигая электрические звезды. Получается нежно и трогательно. Ничем не приметный человек из толпы выходит на сцену и с той же интонацией, что у себя на кухне, рассказывает о самых обычных вещах. Тем Гришковец и берет, поэтому от него тащатся дамы, а под их влиянием расслабляются кавалеры: он показывает театр без театральности и театральщины. Уж никак не Рэмбо, не супермэн, Гришковец придумал гениальную вещь: обратил несценичность в свос преимущество. Вернее, он ничего не стал придумывать, а предстал перед зрителем таким, каков есть. Он и партнершу этому научил. Полистав книжку, пожевав яблоко, она выходит на авансцену и произносит незамысловатый монолог о природе любовного томления. В диалог с героем не вступает, жестикуляцией не злоупотребляет, говорит тихо, половины слов не разобрать. А поди ж ты! Зал прям–таки превращается в единый организм, точно объятый поголовным чувством патриотизма, как на концерте Дмитрия Хворостовского.
Сегодня Гришковец возражает, чтобы его называли новым сентименталистом. И то верно. Говорить о таком вслух не принято, да и не умеешь ты вот так запросто откровенничать, да и не с кем. Да и ни к чему. Не те нынче ритмы, чтобы сентиментальничать два часа сценического времени без выхода по делу или хотя бы в сортир. Но Гришковец якобы приоткрывает перед каждым его сознание и подсознание, якобы этот каждый испытывает радость узнавания и готов воскликнуть: «Это про меня! Про меня!» Так пишет о Гришковце влюбленная пресса.
Надо же, какие одинаковые люди собрались в этом зале. Будто бы у них всех любимый цвет — зеленый, они видят одинаковые сны, исправно преподносят начальству на день рождения портсигар, а по вечерам дрессируют любимого кота. Невозможно допустить, что какой–то отщепенец думает по–своему, понимает любовь иначе, чем лирический герой, и располагает для ес выражения совсем другими средствами.
В юности критерием высокого искусства считалась полнота совпадения с собственными ощущениями. С возрастом появляется потребность найти — в театре ли, в литературе ли — не себя, но новые для себя мысли, какое–то неожиданное брожение атомов, какую–то иную природу света. «Планета» — первый спектакль, где Гришковец заговорил не только об обыденности, так полюбившейся превращенному в единый организм залу, а о высоких материях. Понятно, это не шекспировские страсти, а просто юноша бродит один по городу, испытывает в себе любовь, пытается найти для нес адекватные выражения. Для зрелого человека подобное мироощущение — пройденный этап. Когда в зале закапризничал ребенок, Гришковец, не выходя из образа, шутливо извинился, что вот мол, пока ничего для тебя нет, приходи лет эдак через двадцать. Ну это он загнул. Гораздо раньше следует прийти, иначе повзрослеешь и опоздаешь.
Да и сам Гришковец всс дальше уходит от созданного им сценического образа, с которым перестает совпадать. «Певец невнятной повседневности», «поэтический гиперреалист», «мастер вдохновенного косноязычия» стал культовой фигурой современности. Что бы он ни делал — книги ли, спектакли — всегда идут дела. Дела шли с блеском и в студенчестве, но посткемеровский взлет был стремителен, карьера понеслась по нарастающей. Теперь, начиная спектакль, он возвращается к себе прежнему.
Года четыре назад на пресс–конференции в актерском фойе «Красного факела» Евгений Гришковец был своим среди своих. Сегодня, отвечая на вопросы журналистов в гостевой «Глобуса», он становится желчен и резок. Раздражается на опоздавших, обрывает на полуслове, тратит драгоценные силы на монолог о том, что для публики, заплатившей за билеты, ему играть важнее, чем для каких–то там... А нефиг задавать звезде дурацкие вопросы. Да ещс и подозревать, что век Гришковца кончается. Правда, пока ещс совершенно не ясно, кто вытеснит его с подмостков.

Яна КОЛЕСИНСКАЯ